Адония - Том Шервуд

— Всё прекрасно, — сказал Люпус Филиппу.

— Они стояли поодаль от людей, вытаскивающих из кареты привезённые сундуки.

— Чертежи получились отменные. Все комнаты, все кровати, все двери. Даже чердак, — как ты на чердак-то пробрался?

— Вполне открыто, патер. Мосий просил помочь втащить наверх какую-то корзину. Дал увидеть, что замок висит лишь для виду, открывается без ключа.

— Он что же, демонстрирует доброжелательность?

— Более того. Он обращается со мной, как со старшим родственником.

— Стряпает тебе случайное несчастье?

— Так забавно. Приговорил меня к смерти за один только злой окрик.

— Да, потешный экземпляр.

С тем они и расстались. Люпус влез в карету, и кучер щёлкнул кнутом. Филипп же повернулся и пошёл назад, в дом Ицхака. Он уже подходил к дверям, когда перед ним возник человек. Заслоняя собой проход, мелко и часто кланяясь, человек проговорил:

— Уважаемый Филипп! У меня есть к вам одно интересное предложение!

— Вы не первый, кто в последние дни обращается ко мне с интересным предложением.

— О, это вполне понятно! Но в моём случае всё очень серьёзно. Позвольте, для начала разговора подарить вам маленькую табакерку.

— И табакерки мне каждый день дарят, и часы, и перстни…

— Но такой табакерки вам никто не подарит. Взгляните!

В ладонь к Филиппу легла действительно редкая вещь. По бокам небольшой, отлитой из красного золота коробочки, шёл замкнутый ряд самоцветных камней — чередующихся зелёных и красных. На продолговатой крышке, в углах, неведомым мастером были впаяны четыре крупных жёлтых камня, в центре же покоился громадный, кроваво-красный рубин. Его окружал овал из искристых, один-в-один, бриллиантов.

— Это семейная реликвия! — горячо зашептал человек. — Стариннейшая вещь. Таких теперь не делают, вы это учтите. Знаете, у этого рубина есть имя! В мире ювелиров он известен как «Око вампира». Правда, похоже? Я вам дарю его. Да-да, это вам.

— Хорошо. Что я должен сделать за это?

— О, всего лишь пустяк! Я знаю, вы — новый казначей Ицхака, его доверенное лицо. Сделайте так, чтобы он взял меня в дело!

— В какое именно дело?

— Он ещё спрашивает! — взмахнул рукой человек. — Об этом уже все знают! Ицхак вернул себе все розданные кредиты, простив даже невыплаченный рост! Ицхак сам берёт крупные займы, страшно сказать, под сто процентов роста! К Ицхаку со всей страны спешат родственники, знакомые родственников и знакомые знакомых — с общей просьбой: взять их денежки в дело. Ни я, ни кто-то другой не знает, что это за дело, но все знают мудрость Ицхака, и все могут прикинуть сумму, которую он собрал и ещё соберёт, и всем понятно — это будет такое дело, какое случается раз в сто лет! И потом все эти сто лет о нём будут вести разговоры за ужином! У меня есть пятьдесят фунтов. Уговорите Ицхака взять их — с условием, что через год я получу назад хотя бы девяносто!

— Придёте сегодня вечером. Около шести. Ребе примет вас, — твёрдо сказал Филипп, опуская табакерку в карман.

Он прошёл мимо быстро посторонившегося человека и, подойдя к дому, прежде чем открыть дверь, непроизвольно, нервно ощупал лежавший в кармане подарок.

В прихожей было столько людей, что он вынужден был проталкиваться. Гул голосов даже заглушал то и дело раздававшееся «приветствуем вас, уважаемый Филипп!», а также «а кто это?» Перед дверью, ведущей в кабинет, немного заслоняя дверной проём, находилось кресло, в котором сидел Мосий. Время от времени, подбирая выставленную поперёк двери ногу, он позволял очередному посетителю войти к ребе — вернее, не войти, а протиснуться между креслом и дверным косяком. Но, завидев нового казначея, Мосий поспешно встал и оттащил кресло в сторону. Филипп с тайным удовлетворением подумал, что вопросов «а кто это?» теперь прибавится.

Сдержанно кивнув Мосию, Филипп вошёл в кабинет. Дождавшись, когда очередной посетитель, откланявшись, выйдет, казначей подошёл к столу и выложил перед ребе только что полученную табакерку.

— Этот просит принять пятьдесят фунтов, и рассчитывает получить через год девяносто.

— Но что это?! — с юношеским, искренним удивлением воскликнул вдруг ребе. — Мои ли глаза это видят? Мои ли руки это чувствуют? Филипп! Знаешь ли ты, что этот камень именуется «Око вампира»?

— Да. Человек, подкупивший меня им, придёт в шесть часов. Мне только непонятно, ребе, камень этот сам по себе — крупная ценность. Не лучше ли было его владельцу, продав табакерку, удвоить, скажем, эти пятьдесят фунтов, и открыть своё дело. Своё и сейчас, а не ожидать предполагаемой прибыли целый год.

— О, нет. Он поступил дважды мудро. Он выждет год. И, когда весь торговый мир станет говорить о нашем деле, он и откроет своё. Тогда у него будет колоссальный, по меркам его какой-нибудь захолустной провинции, потенциал: девяносто фунтов… плюс известность, что он был компаньоном того самого ребе Ицхака! И второе. Этот камень каким-то таинственным образом притягивает кровь. Его крали и похищали неисчислимое количество раз, и всегда, неизменно это сопровождалось пролитием крови. Даже если он бывал подарен по доброй воле, а такое, я слышал, случалось… В общем, это опасный подарок. Я, конечно, соглашусь подержать его у себя, согласно нашему договору, вместе с остальными сделанными тебе подношениями, но… Лучше вернуть подарок владельцу и не брать у него эти пятьдесят фунтов.

Однако сделавший этот подарок человек больше у ребе не появился.

Глубоким вечером в пятницу в кабинете ребе Ицхака горели полдюжины свечей. К его рабочему столу торцом был приставлен небольшой низкий столик, и на нём был накрыт ужин, и ужинали за ним трое: сам ребе, его сын Давид и, как ни странно, Филипп.

— Завтра — суббота, — говорил ребе, откупоривая небольшую бутыль. — День отдыха и молитвы. В воскресенье — ещё раз просчитываем последовательность действий. А в понедельник — начинаем дело.

— Ничьих денег больше ждать не будем? — спросил Давид.

— Нет, ничьих. К удивлению моему, собрано вдвое больше того, на что я рассчитывал. Это значит, что в понедельник первые гонцы начнут развозить золото для закупки первых партий сукна. А что ещё это значит?

— Что во вторник поедут новые гонцы? — предположил Давид.

— Не только. Это значит, что сегодня — единственный вечер, когда мы можем хорошо выпить за начинаемое дело.

И ребе вытянул пробку.

— Скажи, Филипп, — произнёс ребе после того, как они выпили. — Ты не хотел бы вернуться из католичества к своей истинной вере? Как я был бы рад, если бы ты стал мне помощником не только на время операции с сукном.

— Да, Филипп! — назидательно подхватил Давид. — Если по крови ты — иудей, то и вера твоя должна быть иудейской!