Северная Пальмира - Роман Буревой

– Сколько же тебе лет, Всеслав?

– Двадцать три.

– Откуда ж такой мрачный взгляд на жизнь? – Элий улыбнулся. Парень этот ему нравился и одновременно вызывал неприязнь. Он как будто двоился…

– Неудачник я, – сокрушённо проговорил Всеслав.

– И в чем же твоя неудача?

Всеслав огляделся (не слышит ли кто) и сказал шёпотом:

– Больно мне. Сердце разрывается. Я гладиатор, но не буду исполнять желания. Никогда. Как другие исполняли. Им повезло. А мне – нет. Не успел. Та, настоящая арена кончилась, – Всеслав говорил это, все больше злясь неведомо на кого – то ли на друга своего Перегрина, то ли на себя.

– Кто сказал тебе такую чушь? Если гладиатор сражается на арене, он должен исполнять желания. Иначе он становится убийцей. Это закон, и другого я не знаю.

– Исполнять желания? Ха-ха… «Людям не стало бы лучше, если бы исполнились все их желания», – процитировал Всеслав Гераклита и самодовольно усмехнулся – ему самому очень понравилось, как он ловко ввернул цитату. – Впрочем, нынче желания не исполняются. Странно… прежде гладиаторы исполняли на арене желания и не убивали ради этого. А мы ничего не будем исполнять, но прикончим друг друга.

– Ты собираешься убивать? Ты хочешь убивать? – живо спросил Элий.

Всеслав скривил губы:

– Я могу.

– Ты очень хотел поступить в Академию художеств?

– Теперь не помню… Кажется, очень. Знаешь, у художников есть такое правило… Когда картину пишешь, сначала надо широко раскрытым взглядом смотреть – распахнуть глаза и как бы весь мир обнимать. «Коровий» взгляд называется. А потом прищуриться и всякие мелочи замечать. Так вот и в жизни так: каждодневно зрение своё меняй – то весь мир взглядом охватывай, то мелочи примечай.

Всеслав сразу заметил, что этими словами он римлянина поразил. Тот долго молчал, а потом спросил как-то очень серьёзно:

– А ты бы смог вынести такое испытание, какое другим не под силу? Совершенно немыслимое.

Всеслав растерялся на секунду. Хотел даже пошутить. Но вместо шутки ответил почему-то шёпотом:

– Я не очень сильный. То есть могу… Но не больше других. – Стало вдруг стыдно за то, что он такой средний, ничем не замечательный. – Вообще-то я Рим люблю, – пробормотал он торопливо. – Больше всего на свете. Меня даже Филоромеем прозвали.

Вот если бы они с Перегрином стали друзьями, тогда бы… О, тогда бы Всеслав такое смог!

– Перегрин, я рад, что ты оказался у нас в Северной Пальмире, – сказал Всеслав почти торжественно. – Без тебя я не знаю что бы делал. И помни: моё истинное прозвище – Филоромей.

А в груди, в том месте, где раньше он чувствовал согревающий жар, вдруг сделалось пусто и холодно, будто Всеслав проглотил кусок льда.

Всеслав вышел из школы, не дожидаясь остальных. Проклятый комок в груди не проходил.

Гладиатор остановился посреди улицы, поправил на спине сумку с амуницией, огляделся. Рядом никого не было. Всеслав закатал рукав, извлёк из ножен кинжал и полоснул по руке. Кровь брызнула. Он приник к ране и стал пить. Ему казалось, что пьёт он не кровь, а огненную жидкость из Флегетона – пламя разбегалось по жилам, в ушах стучало. Он наконец оторвался от раны, вытащил платок и прижал к порезу. Будто пьяный, зашагал дальше. Ноги двигались легко, какая-то внешняя неведомая сила вела его. Он вдруг подпрыгнул, как Элий час назад, и нанёс невидимому противнику два удара – молниеносных и сокрушительных. Разумеется, обронил платок. Неважно! Кровь уже почти не шла из пореза. Зато теперь Слав бы мог уложить любого. Или почти любого. А что если вернуться в школу к Диогену и…

Нет, он не станет возвращаться. Он подождёт до завтра.

«Сегодня в амфитеатре Северной Пальмиры начинается сезон смертельных поединков».

«Пожар в Библиотеке Академии наук. К счастью, погасили быстро. Но книги изрядно попортились, а были в собрании Академии бесценные манускрипты. В том числе прижизненный список истории Диона Кассия и рукопись книги Гельвидия Приска, та, которую сожгли сначала, а потом по приказанию Гая Калигулы (и добрые дела творил сей император, пока не сошёл с ума) восстановили. Драгоценные свитки хранились в герметичном тезариусе за стеклом, так ведь во время тушения какой-то недотёпа разбил тезариус, и рукописи залило пеной. Теперь архивариусы заказали хранилище из небьющегося стекла. И так всегда: делают тезариус, когда все сгорело…»

«Акта диурна», 8-й день до Ид сентября[9]

Амфитеатр в Северной Пальмире не шёл ни в какое сравнение с Колизеем. Был он куда меньше, современной постройки, с конструкциями из бетона, открытыми каркасами, пластиковыми сиденьями. На полах – дешёвая фабричная мозаика, колонны, правда, с облицовкой, но простенькие, в этрусском стиле. Ложи здесь занимали не сенаторы, а просто богатеи: те, кто мог позволить себе купить места в первом ряду. Да это и понятно: в Северной Пальмире никогда не проходили игры Большого круга, а только отборочные или показательные бои. На этой арене не исполнялись желания. Здесь демонстрировались ловкость и жажда успеха, жестокость и трусость, наглость и страх. Но крах прежней системы уравнял все амфитеатры – малые с большими, римский Колизей с провинциальными смотрильнями. Сейчас и в дальней колонии можно поставить на какого-нибудь громилу, вооружённого боевым топором, и выиграть сотню-другую сестерциев.

Громила, вооружённый топором, в очередной раз зарычал по-звериному, замахнулся, ударил и… рухнул на песок. Его противник, рыжий здоровяк, отскочил в сторону и теперь стоял, перекидывая меч из одной руки в другую, дожидаясь, пока обладатель топора соизволит подняться. Но громила не торопился – то ли ждал подходящего момента, то ли просто отдыхал. Немногочисленные зрители на трибунах свистели на разные лады. Но бойцы не обращали на свист и вопли никакого внимания – ведь их жизнь не зависела от милости зрителей.

Всеслав остановился в проходе между трибунами, наблюдая за ареной.

– Платон дурачится, – сказал Перегрин, подходя сзади. – Но он недостаточно ловок, чтобы быть беспечным. Я утром на «детских» представлениях немного разогрелся. Так что сейчас, надеюсь, буду в форме.

Утренние представления в самом деле были для детей – гладиаторы сражались либо деревянным, либо пластиковым оружием и не били в полную силу. Тут у Элия, гладиатора старой школы, привыкшего щадить противника, было несомненное преимущество. Всеслав подумал, что, несмотря на свою хромоту, Элий наверняка понравился детям.

– Ну и как? – спросил небрежно Всеслав. Он пожалел, что не пришёл на «детский» поединок хотя бы для того, чтобы посмотреть, кто на что способен.