Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира

Я ответил, что губернатор попросил меня сказать, что ему не хотелось бы что-либо предпринимать, не зная сначала, что это будет воспринято Наполеоном с одобрением, но если он (Наполеон) примет или сам предложит план строительства дома, то он даст указание всем рабочим на острове с нужным числом офицеров инженерного корпуса проследовать в Лонгвуд и приступить к строительству. Я добавил, что губернатор опасается, что пристройка дополнительных помещений к существующему дому будет беспокоить Наполеона из-за шума строительных работ. Наполеон ответил: «Конечно, будет беспокоить. Я не хочу, чтобы он что-то делал в этом доме или на этом унылом месте. Пусть он строит дом на другой стороне острова, где есть тень, зелень и вода и где я смогу укрыться от этого ветра, несущего пыль. Если есть решение о постройке нового дома для меня, то я бы хотел, чтобы его возвели на территории поместья полковника Смита, которую осмотрел Бертран, или у «Розмари Холл». Но его предложения — сплошной обман. С тех пор как он прибыл на остров, ничто не сдвинулось с места. Посмотрите сюда, — сказал он, указывая на окно. — Я был вынужден заказать пару простынь, чтобы использовать их в качестве занавесок на окнах, так как другие стали настолько грязными, что я не мог подходить к ним, и ничего нельзя было приобрести, чтобы заменить их. О, несчастный человек на худшем из худших островов! Обратите внимание на его поведение по отношению к этой бедной женщине, госпоже Бертран. Он лишил её той маленькой свободы, которой она обладала, запретив людям навещать её и поболтать хотя бы час с ней, что было небольшим утешением для нее, привыкшей к обществу людей».

Я заметил, что, как объяснил губернатор, это обстоятельство стало следствием записки госпожи Бертран, посланной маркизу Моншеню без того, чтобы эта записка сначала побывала в руках губернатора. «Вздор, — отреагировал Наполеон, — в соответствии с правилами, существовавшими до его приезда на остров, нам разрешалось посылать записки жителям острова, и никакого сообщения об изменении этих правил не было. Кроме того, разве она и её супруг не могли отправиться в город и встретиться с Моншеню? Слабые люди всегда пугливы и подозрительны. Этому человеку быть впору главарем полицейских ищеек, но не губернатором».

16 июля. Наполеон, отправившись рано утром в конюшни, приказал запрячь лошадей, а сам, перехватив меня в парке, предложил мне сопровождать его в карете. Пожаловался на зубную боль. Пригласил позавтракать вместе с ним. Во время еды затронули вопрос о полномочных представителях. Наполеон спросил, видела ли его госпожа Штюрмер когда-нибудь в Париже. Я ответил, что да, видела и очень бы хотела вновь увидеть его. «И кто же мешает ей в этом?» — спросил он. Я ответил, что она и её муж, так же как и остальные полномочные представители, полагают, что Наполеон не примет их. «Кто им сказал такое? — удивился он. — Я готов принять их всегда, когда им захочется, попросив об этом через посредство Бертрана. Я приму их в качестве частных лиц. Я никогда не отказываюсь встретиться с любым человеком, когда просьба о визите ко мне оформляется надлежащим образом, и я буду всегда рад встретиться с дамой.

Оказывается, — продолжал Наполеон, — ваши министры послали для нас большое количество одежды, а также другие вещи, которые, как предполагалось, могут нам пригодиться. Итак, если бы этот губернатор обладал качествами джентльмена, то он бы направил Бертрану список всех этих вещей, заявив при этом, что английское правительство послало целый запас вещей, которые, думается, мы могли бы захотеть получить. Но вместо того чтобы следовать правилам вежливости, этот тюремщик, выбрав вещи по своему разумению и не посоветовавшись с нами, выслал их нам в надменной манере, словно подавал милостыню группе нищих или раздавал одежду заключённым. Тем самым он превращает в оскорбление то, что, вероятно, ваше правительство, намеревалось сделать актом любезности. В действительности мы имеем дело с сердцем палача, ибо никто кроме палача безо всякой на то необходимости не приумножает страдания людей, находящихся, как мы, в бедственном положении.

Его руки пачкают любую вещь, до которой он дотрагивается. Посмотрите, как он мучит эту бедняжку, госпожу Бертран, лишив её возможности общаться с небольшой группой людей, к чему она так привыкла и что так необходимо для её существования. Этим он не наказывает её супруга, который довольствуется уже тем, что в руках у него есть книга. Меня удивляет тот факт, что губернатор позволяет вам или Попплтону оставаться около меня. Он бы с удовольствием сам всегда следил за мной, если бы это было в его власти. У вас в Англии есть преступники, приговорённые к каторжным работам на галерах?» Я ответил: «Нет; но у нас были заключённые, приговорённые к каторжным работам в Портсмуте и в других местах». «Тогда, — заявил Наполеон, — его следовало назначить надсмотрщиком над ними. Это была бы именно та самая должность, к которой он наиболее подходит».

В Лонгвуд приехал сэр Хадсон Лоу и провёл с Наполеоном краткую беседу.

17 июля. Наполеон вызвал меня к себе в сад. Сообщил мне, что он сказал губернатору, что тот безо всякой необходимости ужесточил свои ограничения; что тот безосновательно наказал госпожу Бертран; что тот оскорбил французов самим способом передачи им вещей, присланных из Англии; что тот оскорбил Лас-Каза, сообщив ему, что читал его письма, и информировав его о том, что если Лас-Каз захочет получить пару туфель или чулок, то должен сначала направить запрос губернатору. «Я сказал ему, — добавил Наполеон, — что если бы Бертран или, скажем, Лас-Каз захотели организовать заговор с полномочными представителями (чего он, видимо, боится), то им достаточно было бы отправиться в город и договориться о встрече с одним из полномочных представителей в месте сбора войск при тревоге. Я заявил губернатору, что, оскорбляя такого человека, как Бертран, который пользуется уважением во всей Европе, он, облеченный властью, покрывает себя позором».

Затем Наполеон заговорил о новом доме, сказав, что, если, как он полагает, ему предстоит ещё долго оставаться на острове Святой Елены, то он хотел бы, чтобы этот новый дом был построен в районе «Колониального дома». «Но, — продолжал он, — я придерживаюсь того мнения, что, как только дела во Франции будут налажены и обстановка в целом успокоится, английское правительство разрешит мне вернуться в Европу и закончить мои дни в Англии. Я не верю, что оно настолько глупо, чтобы держать меня здесь, затрачивая ежегодно восемь миллионов, когда я более не представляю никакой опасности; поэтому меня не волнует проблема нового дома».

Затем он затронул проблему своего побега с острова, заявив, что если бы даже он был склонен к тому, чтобы попытаться сделать это, то есть только два шанса из ста на то, что его попытка увенчается успехом. «Несмотря на это, — продолжал он, — этот тюремщик вводит такое множество ограничений, словно у меня нет иных дел, как сесть в лодку и отплыть от острова. Верно и то, что, пока человек живёт, всегда есть шанс, — хотя он и прикован к цепи, заперт в клетке и приняты все меры предосторожности для его охраны, — всё же есть шанс для побега, и единственный эффективный способ помешать этому заключается в том, чтоб умертвить меня. Только мёртвые не оживают. После этого все беспокойства европейских держав и лорда Каслри прекратятся: не надо будет делать затрат, содержать эскадры, чтобы следить за мной, и бедных солдат, замученных до смерти необходимостью стоять в пикетах и на постах охраны и утомлённых до предела после переходов с тяжёлым грузом на плечах вверх на эти скалы».