Город грешных желаний - Елена Арсеньева

Аретино! Сегодня ночью с Дарией был Аретино! Ох… ох, божепреблагий, что скажет Аретино?..

Ноги у Цецилии подкосились, и сестра Катарина едва успелаподдержать аббатису. Так, чуть влачась, они дрожащими руками толкнули дверь вроковую келью и, поддерживая друг дружку, вошли в это обиталище смерти.

* * *

Сестра Катарина тут же, у входа, рухнула на колени ипринялась молиться за грешную душу таким громким шепотом, что Цецилияпринуждена была погрозить ей. Теперь губы Катарины двигались беззвучно, и ничтоне мешало Цецилии смотреть — и думать.

Приступ слабости прошел так же мгновенно, как ушел, оставивпо себе только холодный пот на лбу да подрагивающие руки, но ясность мысливернулась.

Дария и впрямь лежала на полу, запрокинув голову, от которойзмеился обрывок веревки. Другой свешивался с потолочной балки, и Цецилияпоняла, что веревка оказалась ветхой, не выдержала тяжести тела. Интересно бызнать, как долго провисела Дария? Успел ли добиться от нее Аретино того, чегохотел, или… Ведь эта дурочка, испугавшись наказания, которое сулил ей голос ивзгляд аббатисы, могла наложить на себя руки, лишь бы избежать неведомой кары!И тогда Пьетро, явившись на любовное свидание, нашел в келье труп!

Наверняка он подумал, что и это — происки обезумевшей отревности Цецилии! От этой мысли ноги ее снова подкосились, и лицо сестрыКатарины, оказавшееся в поле ее зрения, отнюдь не способствовало душевномууспокоению, ибо рот этой достойной особы перестал шептать молитвы и был широкоразинут, а глаза вытаращились так, что Цецилии почудилось, будто они вот-вотвывалятся из орбит. Чудилось, вот-вот сестра-экономка издаст вопль громче зоватрубы иерихонской, и Цецилия сделала движение заткнуть ей рот, да не успела:Катарина повалилась на бок в глубоком обмороке. Тут Цецилия догадаласьобернуться поглядеть, что же повергло Катарину в такое потрясение, — и… и онасама едва не рухнула рядом с сестрой-экономкой при виде того, как труп Дариймедленно приподнимается и, ослабляя петлю на шее, хрипло шепчет:

— О, Христа ради, ради пресвятой мадонны, простите меня,матушка!

Опять матушка? О господи, эту дуру не смогла исправить дажесмерть!

* * *

Ну, разумеется, никакой смерти не было. Веревка оборваласьсразу, как только Дария повисла, она еще успела понять, что самоубийство ее неудалось, а потом лишилась чувств, больно ударившись об пол. Однако хоть первымисловами ее были слова прощения, никакого раскаяния не увидела Цецилия в глубинеглаз Дарий, а только отчаяние, что рухнул ее греховный замысел.

Цецилия окинула взглядом келью, и от нее, конечно, неукрылась взбитая, взбаламученная постель… Топчан — а он тяжеленький! — даже отстены отъехал. «Что они тут делали?» — ревниво дрогнуло сердце, а бурые пятнана простыне подтвердили: делали-таки! Значит, Аретино получил свое… ну и что,потеря девственности так огорчила эту дурочку?! Сие было непостижимо дляЦецилии, которая времени своей невинности и припомнить-то не могла. Пожалуй,она просто сменила кукол на любовников в самом нежном возрасте! Однако онаусвоила, что жизнь велит считаться с предрассудками, а потому кое-как, спомощью легких пощечин, привела сестру Катарину в сознание и вытолкала ее задверь с наказом молчать до могилы о том, что здесь происходило.

Сестра Катарина уползла. В Нижнем монастыре уже звонилутренний колокол. Через полчаса поднимутся и обитательницы Верхнего монастыря.Теплые солнечные лучи нарисовали узорную, сияющую решетку на серой стене кельи,и в растрепанных волосах Дарий зажглись золотые искры.

Цецилия нахмурилась. Конечно, следовало говорить о смертномгрехе и загубленной душе, но ее куда больше интересовало тело Дарий, а потомуона спросила прямо:

— Что было здесь этой ночью?

Дария оглянулась на свой покосившийся топчан — и дрожьпрошла по ее телу, судорога отвращения исказила лицо. Цецилия, наверное,расхохоталась бы злорадно — видел бы сие Аретино! — но слова Дарий заставили еенадолго поперхнуться смешком:

— Сегодня ночью мною обладал дьявол!

— …С вечера меня неодолимо клонило в сон, — рассказываласестра Дария чуть погодя. — Еще и солнце не село, а у меня уже ни на что небыло сил. Не помню, как я легла и провалилась в сон. Нет, это была дрема, такаятяжелая дрема, что мне все время чудилось, будто я лежу на дне реки, а тело моезаплыло песком. Я знала, что нужно помолиться — и всё отляжет, но не моглавспомнить ни одной молитвы! Я засыпала, просыпалась, вновь засыпала… Мнечудилось, я жду чего-то, и тело мое горело. Я металась…

Цецилия слегка кивнула. Чего же ожидать, если в питье Дарийбыл подмешан любовный ладан, изготовленный из мускуса, сока древовидного алоэ,красного кораллового порошка, настойки серой амбры и розовых лепестков,смешанных с несколькими каплями крови попугая и высушенным мозгом воробья! Уэтой глупышки небось пожар разгорелся между ног. Другая давно погасила бы егохотя бы пальцем! А она, значит, металась… Хорошее словечко.

— Я ждала чего-то страшного, — бормотала Дария, расширеннымиглазами глядя в стену, словно там запечатлелись ночные картины, — и дождалась!Было темно, темно… и вдруг луна взошла в моем окне, и в ее свете я увиделавысокую фигуру, окутанную плащом с головы до пят, так что я не различала нилица, ни очертаний явившегося мне существа. Я чувствовала только запах серы ипонимала, что оказалась во власти дьявольских чар.

— Ты молилась? — сухо поинтересовалась Цецилия, незаметнопринюхиваясь. А ведь в самом деле — запах серы еще витает в воздухе! Ну,Пьетро… не может без сценических эффектов! И она ничуть не удивится, если илуна была в сговоре с Аретино и взошла в самый нужный миг, чтобы придать егопоявлению потрясающую выразительность.

— В лунном свете его плащ казался седым, но вскоре я поняла,что он багряный, как лепестки роз, озаренные закатным солнцем, — проговорилаДария. — В этом цвете было что-то… пагубное! Искушающее! Я смотрела, не отводяглаз, пытаясь понять, что вижу, но это было только колыханье красной материи. Ивдруг складки плаща слегка раздвинулись довольно высоко над полом, — Дариянеуверенно повела рукой примерно на высоте бедер, — и я увидела нечто странное…как будто очень большой и очень толстый палец, указывающий прямо на меня.

Цецилия схватилась было за сердце, но тут же приняласпокойный вид, опасаясь спугнуть рассказчицу. О, этот «палец» был ей хорошознаком…