Город грешных желаний - Елена Арсеньева

— Простите, матушка… то есть, ох, боже мой… простите, вашепреосвященство, но как можно верить на слово? Может быть, сие не более чемраспутные измышления тех, кто завидует нашей святой жизни и обетам нашим?

«Если бы так!» — едва не воскликнула Цецилия, ощутив, какувлажнилось ее лоно при одной только мысли о том, каким «распутным измышлениям»предавался нынче ночью Аретино. О, будь она на месте Дарий… И голос еесрывался, когда она наконец смогла заговорить:

— Вот кстати — о наших обетах. Что жертвуем мы господу,когда посвящаем себя ему? Какие даем обеты?

— Какие? Смирения, послушания… бедности, воздержания…

— Да, да, да! — закивала Цецилия. — Мы жертвуем господу своюгордость для смирения, свой ум, свои мысли — для послушания, свою красоту — длябедности. Я женщина, я понимаю, как это трудно… как трудно!

— Да, — робко кивнула Дария. — Да… мне тоже иногда хочетсяносить жемчуг. О, это так прекрасно! Будь у меня деньги, я заказала бы себежемчужные четки!

Лицо ее вспыхнуло румянцем, но тут же погасло. Цецилияусмехнулась:

— Жемчуг! И жемчуг, и алмазы, и кружево, и бархат, мягкий,как лепестки роз, и сами эти розы, и сладкое вино, и жирное, хорошо поджаренноемясо, и каплуны, и… и…

Она едва не захлебнулась слюной и сочла за благо прекратитьперечисление любимых блюд. Надо скорее позавтракать. А какие мечтательные глазасделались у Дарий! Бедняжка! У Цецилии на ужин была жирненькая перепелочка соливками и маринованным луком, а девочка ела сухой хлеб и сухой сыр в Нижнеммонастыре. Потом ночь с Аретино… Понятно, что она сейчас душу готова продать запоросячью ножку!

— Что жемчуг! Жених наш небесный хочет от своих невестсамого богатого приданого — девственности. Вечного уныния плоти! Уж поверь — онзабирает у нас, требуя воздержания, такую радость, что и жемчуг, и кружево, ивкусная еда — ничто по сравнению с этим.

— Вы так говорите… — испуганно шепнула Дария, — вы такговорите, как будто сами однажды… однажды испытали грех!

— Однажды? — недоуменно спросила Цецилия. — Почему толькоодна… — Она благоразумно ухватила продолжение на самом кончике языка и сказалапросто: — Я знаю, о чем говорю. Поверь. И слово «грех» тут совершеннонеуместно, если женщине приходится выбирать между смертью — или мужчиной.Поверь, на весах небесных любодеяние — сущая ерунда по сравнению ссамоубийством!

— О господи… — прошептала Дария, и глаза ее, чудилось,сделались еще больше, засияли еще ярче от нахлынувших слез. — Ох, какая выдобрая, ма… то есть, я хочу сказать, ваше преосвященство! Я всегда думала, чтовы меня недолюбливаете, что вам все равно, есть я на свете или нет, а вы… вы…

Она принялась вытирать слезы, что оказалось очень кстати,ибо дало Цецилии время справиться со своим лицом.

Что ж… в приметливости этой девчонке не откажешь. И похоже,она не такая уж простушка, как кажется… нет, все же дура, дура, если считаетЦецилию доброй. Быть доброй к своей сопернице?! Да Цецилия своими руками наделабы Дарий петлю на шею, причем выбранная ею веревка не порвалась бы под весом ипятерых таких скромниц! О, если бы Дарий удался ее замысел… если бы чертовуКатарину не принес дьявол… как все могло бы сложиться удачно! А теперь — теперьигра проиграна. Даже если начать сокрушаться вместе с Дарией о смертном грехе,загубленной душе и адском пламени, даже если подтолкнуть ее к новой, болеерезультативной попытке… все будет напрасно. Аретино тотчас проведает об этом(ибо нет ничего на свете, что могло быть от него скрыто!) — и не проститЦецилию. Девчонка ему понравилась, ясно. Он сказал, что вернется. И подвязку непотерял, а оставил в залог будущей встречи…

Тут Цецилия вдруг почувствовала, как волосы у нее медленноподнимаются дыбом. Не намекнул ли Аретино. что знает доподлинно: у Цецилии тожеесть такая под вязка! Она сделана из голубого бархата, и подбита голубымшелком, и скреплена золотой застежкою, и украшена крошечными золотыми колокольчиками,которые издают очаровательно-таинственный перезвон, когда, на бросив своюфиолетовую накидку и распустив волосы Цецилия берет магический кубок иоткрывает книгу заклинаний, бормоча «формулу отречения»:

— Нима! Огавакул то сан ивабзи он, еинешукси ов сан идевв ени…

О боже!.. Цецилия была так вышколена годами притворства, чтодаже сейчас, как ни была взволнована, помянула имя господа, а не рогатого, хотялишь ему поклонялась в сердце своем. О боже, так, значит, Цецилия находится вруках Аретино еще больше, чем ей казалось? И хотя она никогда не насылалапроклятия, не чертила квадрат Марса, не заклинала Перевернутую пентаграмму, неприбегала к насыланию Восьми, вызыванию ненастной погоды и, уж конечно,Великого колдовства, хотя она владела и пользовалась только любовной магией насамом низком уровне, за которой таились темнота дикого леса, топанье и фырканьебога зверей, торчащий пенис и голодная вульва, — она знала: никто не станетвникать в такие мелочи. Ведьма — она ведьма и есть. Развратницу-аббатису ждетпозор, аббатису-ведьму — костер!

Цецилия слабо взмахнула ладонью у лица, словно отгоняя жарпламени. Да, Аретино вовремя напомнил о себе. Он хочет Дарию — он ее получит.Лучше это, чем огонь костра!

— Ваше преосвященство, что с вами?

Дрожащий голос привел ее в чувство. Цецилия устремиланевидящий взор на лицо Дарий и растянула губы в улыбке.

— Так ты говоришь, убить себя?.. — промолвила она задумчиво.— Ну что ж, если ты не можешь жить оскверненной, пожалуй, и впрямь лучшеумереть.

— Д-да? — с запинкой выговорила Дария. — Но это же… как же…грех?

Ага, полдела уже сделано! Она уже не мечтает о смерти таксамозабвенно! Похоже, Цецилии достался весьма податливый материал.

— Грех можно замолить, — усмехнулась она. — Конечно, еслиостанешься жива.

— Но ведь ночью… — нерешительно шепнула Дария, с ужасомоглядываясь на свой вздыбленный топчан.

Ночью что? — жестко переспросила Цецилия, которой уже досмерти надоела навязанная ей Аретино роль покорной сводни. — Представь, чтотебе все это лишь приснилось, тебя мучил кошмар.

— Кошмар? — ахнула Дария. — Конечно, что может бытькошмарнее вот этого?! — Метнувшись к постели, она подняла простыню, на которойрасплылись пятна девственной крови, обильно разбавленной мужским семенем. — Моюневинность взял дьявол! Как можно замолить это?!