Не только апельсины - Дженет Уинтерсон

– Этот кусок пирога! – Она помахала им с набитым ртом. – Мне не обязательно есть этот пирог, чтобы он был съедобным. Он существует и без меня.

Пример был неудачный, но я знала, что она имеет в виду. Подразумевалось, что сотворение есть фундамент, а восприятие – надстройка. Будучи сотворенным, творение отделяется от творца и не нуждается в ком-то еще, чтобы существовать.

– Съешь пирога, – весело предложила она.

Но я отказалась, потому что, пусть даже Элси и промахнулась в философском смысле, ее убеждение в том, что пирог существует сам по себе, было несомненной истинной. В пироге, вероятно, есть и целый город – с собственными ценностями и собственными сплетнями.

Годами я прилагала огромные усилия, чтобы получить приз: встречаются же люди, которые, даже презирая мир, желают его улучшить. Но я не преуспела. У меня такое чувство, что есть некая формула или секрет, доступный тем, кто учился в муниципальной школе или состоял в скаутах. Он пронизывает всю их жизнь: когда они выращивают гиацинты, когда дежурят в столовой и раздают молоко, наконец – когда поступают в колледж.

Мои гиацинты были розовые. Два розовых гиацинта. Я назвала композицию «Благовещение» (нам велели указать тему), потому что цветки тесно прижались друг к другу и напомнили мне Марию и Елизавету сразу после визита ангела. Я сочла, что очень изящно сумела объединить сельское хозяйство и теологию. На обязательной сопроводительной карточке я написала коротенькое объяснение и номер соответствующего стиха, чтобы желающие сами могли прочесть его в Библии, но моя композиция приза не удостоилась. Конкурс выиграла тощая белая пара гиацинтов под названием «Снежные сестры». Поэтому я забрала «Благовещение» домой и скормила его нашему кролику. После мне было чуток не по себе: вдруг это ересь и кролик заболеет.

Позднее я пыталась выиграть конкурс по расписыванию пасхального яйца. Мои библейские сюжеты имели так мало успеха, что я решила испробовать что-то новое. Нечто прерафаэлитское не подходило, потому что Джейн Моррис[34] была ужасно худа, и представить ее на пасхальном яйце не получалось.

А как насчет Кольриджа и человека из Порлока[35]?

Кольридж, конечно, толстый, но мне показалось, что драматизма все равно будет маловато.

– Проще простого, – решила Элси. – Возьмем Вагнера.

Итак, мы разрезали картонную коробку, чтобы сделать декорации: Элси занялась задником, я клеила камни из половинок яичной скорлупы. Мы целую ночь потратили на героев, ведь столько деталей нужно было проработать! Мы выбрали самую увлекательную сцену: встречу Брунгильды с отцом. Я взялась за Брунгильду, а Элси – за Вотана. У Брунгильды был шлем из наперстка с малюсенькими крыльями из перьев от подушки Элси.

– Ей нужно копье, – сказала Элси. – Я дам тебе коктейльную палочку, только никому не говори, для чего я ее использую.

В качестве завершающего штриха я срезала у себя прядь волос и смастерила из нее Брунгильде парик.

Вотан был шедевром – коричневое, крупное яйцо с щитом из крекера и нарисованной черной повязкой на один глаз. Из спичечного коробка мы смастерили колесницу, которая оказалась ему мала.

– Для драматического эффекта, – сказала Элси.

На следующий день я отнесла наше творение в школу и поставила рядом с остальными – они и в подметки ему не годились. Вообразите мой ужас, когда моя работа не получила приза! Я не была эгоистичным ребенком и, понимая природу гениальности, с готовностью склонилась бы перед чужим талантом, но не перед тремя яйцами, обтянутыми хлопковой шерстью и названными «Пасхальные зайчики».

– Это нечестно, – сказала я тем вечером Элси на собрании сестринской общины.

– Ты привыкнешь.

– И вообще, – вклинилась миссис Уайт, слышавшая историю, – в них нет святости.

Я не отчаялась. Я делала трамвай «Желание» из ершиков для чистки трубок, вышивала на наволочке Шарлотту Вэйл из «Вперед, путешественник»[36], складывала оригами Вильгельма Телля с настоящим яблоком. Вершиной моего творчества стала скульптура из картофеля: Генри Форд у подножия небоскреба Крайслер в Нью-Йорке. Как ни крути, внушительный перечень. Я была так же исполнена надежд и глупа, как король Канут из притчи, пытавшийся словом сдержать прилив. Что бы я ни делала, в школе это не производило решительно никакого впечатления, только вызывало негодование и ярость мамы, потому что я отказалась от библейских тем. Ей как будто бы понравился «Вперед, путешественник» (во время того фильма за ней ухаживал папа), но она считала, что нужно делать оригами Вавилонской башни, пусть я и говорила, что это будет чересчур сложно.

– Иисус по воде ходил, – отрезала она, когда я попыталась объяснить.

Но у нее были собственные проблемы. Уйму миссионеров съели – ей приходилось объясняться с семьями.

– Это непросто, – говорила она, – пусть даже во славу Господа.

Когда сыны Израиля покинули Египет, их вел столп облачный днем и столп огненный ночью. Для них как будто проблем не возникало – для меня же проблема была огромная. Столп облачный – это, в сущности, туман, сбивающий с толку, невозможный. Я не понимала основополагающих принципов. Дневной мир был миром Странных Идей – мир, не имеющий формы и потому пустой. Я утешала себя как могла, бесконечно перетасовывая факты.

Однажды я узнала, что тетраэдр – это правильный многогранник, который можно создать, растянув на нескольких гвоздях резинку для волос.

Но Тетраэдр – это же император…

Император Тетраэдр жил во дворце, построенном исключительно из резинок. Справа – мудреные фонтаны извергали тонкие, как шелковинки, эластичные струи. Слева – десять менестрелей играли день и ночь на эластичных резиновых лютнях.

Императора все любили.

По ночам, когда тощие собаки дремали, когда музыка убаюкивала всех, кроме самых бдительных, дворец спал, надежно защищенный от подлых Равнобедренных – заклятых врагов милостивого Тетраэдра.

Но днем стражи распахивали огромные двери, равнину заливало солнцем, и императору подносили дары.

Дары были самые разные: отрезы материала – столь тонкого, что он растворялся от одной только перемены температуры, отрезы материала – столь прочного, что из него можно было построить целые города.

А еще ему подносили истории о любви и безрассудстве.