Одна в пустой комнате - Александр Барр

Спектакль смерти, на котором у меня билет в первом ряду.

– Три!

Голос приказывает, и я открываю глаза.

На столе стоит полный стакан с водой. Липкая пепельница, рядом моя пачка сигарет.

Напротив сидит взволнованный мой фальшивый психиатр и торопливо что-то записывает. По сторонам все так же сидят и смотрят на меня с ненавистью зрители затянувшегося допроса.

Чувствую себя опустошенным. Словно кто-то вытащил из меня все внутренности, выпотрошил всего без остатка, а затем небрежно запихал их на место.

– На сегодня достаточно. Прервемся.

Федор Петрович дает отмашку, и меня уводят из помещения.

⁂

– С меня хватит! Чтобы я еще хоть раз для них что-нибудь. Даже пальцем не пошевелю.

Рита злится.

Она импульсивная. Она быстро взвинчивается, распаляется и потом все… Не может угомониться, пока что-то не разобьет или не сломает.

– Уму непостижимо. Это же натуральное свинство!

Она расхаживает по кухне, машет руками и ругает все и вся на чем свет стоит. Похоже, с ее ночными посиделками покончено. Сегодня что-то пошло не так, она вернулась не в духе, и меня, признаться, это радует.

– Чего молчишь? Хочешь сказать не согласен? Хочешь сказать, так можно себя вести?

Я не могу понять, что так взбесило Риту. Слишком много слов. Среди ее ругательств и проклятий в адрес подружек-близняшек я могу разобрать лишь, что сестры художницы чем-то расстроили, чем-то не угодили Рите.

– Ну! Скажи-скажи!

Я пожимаю плечами, вздыхаю и понимающе киваю. Хотя ничего не понимаю. Ничего, начиная с того, что можно ночами делать в компании сестер-художниц.

Она садится ко мне на колени, обвивает мою шею, прижимается к плечу, и со словами, что только один я ее могу понять, называет меня криволицым. Наверное, сейчас я должен обидеться, но из уст Риты криволицый звучит как комплимент, и я продолжаю гладить ее по спине.

Я привык, что Рита не ночует дома. Привык слушать рассказы о ее веселых посиделках и новых знакомых. Привык к ее резким сменам настроения, но все еще не могу привыкнуть, что ее объятия и поцелуи ничего не значат и ни к чему не обязывают.

Просто друзья?

Дожевываю бутерброд, натягиваю костюм медведя и топаю на свой рабочий участок.

Приходится около часа добираться от дома до рабочего места. Это недолго в обычной ситуации. Но в костюме огромного медведя все усложняется.

Трамвай еле тащится, минута растягивается в вечность. Все пассажиры смотрят только на меня. А я еду без билета, и не дай бог, контроль.

Вагончик лениво останавливается, наконец выхожу. Неуклюже задеваю дверной проем, медвежья голова достойно защищает.

Иду через дворы, к центральному проспекту. Мимо булочной, мимо гостиничного комплекса. Спускаюсь ниже по улице, за банком, возле которого территория огромного плюшевого слитка, рекламирующего новый ювелирный салон.

Моя зона.

Два квартала по проспекту и угол слева через дорогу. Там большое количество людей, там метрах в десяти вход в метро, там полно бомжей и есть ларек с кофе и вафлями.

Без четверти десять.

Я пришел на пятнадцать минут раньше положенного. За дополнительное время мне никто не заплатит, а вот если опоздаю, по условиям, мне не зачтут пол рабочего дня.

Я стою, опираюсь о фонарный столб. Аркадий ждет проверяющего.

В любой момент к нему, ко мне, может подойти специально обученный человек и проверить, во сколько медведь вышел на работу.

Аркадий сканирует прохожих. Кто из них проверяющий? Который? А я хочу покурить.

Ровно в десять часов словно из-под земли выныривает паренек. Молодой совсем. По виду только школу окончил. В ухе у него дыра размером с большой палец и в нее просунута сережка. Хотя сережкой эту штуку сложно назвать, пробка от бутылки вина, подкрашенная зеленым. Слово затычка лучше сюда подойдет, чем сережка.

– Доброе утро, медведь. Вовремя, косолапый, отлично. – Этот гад насмехается надо мной.

Меня бесит его надменный тон. Он начальник, он важный, он издевается, чувствует превосходство.

Я не отвечаю, Аркадий тоже молчит.

Мальчишка тыкает стилусом в своем планшете. Похоже, ему не просто справляться с устройством. Без конца причмокивает, недовольно кривится, как старушка, которой показали, как пользоваться новым телефоном, но она ничего не запомнила. В итоге убирает планшет, записывает что-то в блокнот и протягивает мне флаеры.

Протягивает стопку и поучает, не дай бог, мне не все раздать или выбросить в помойку его драгоценные рекламные листовки.

Смотри мне, говорит, не разочаруй. По-свойски, паршивец, стучит меня кулаком в плечо и уходит.

Аркадий смотрит вслед надменному проверяющему. И как только тот скрывается за поворотом, большая часть стопки складывается в ближайшую урну. Остальные Аркадий раздаст за час.

Сильнее унижения, чем работать ростовой куклой, Аркадий никогда не испытывал.

У-ни-зи-тель-но. Унизительно чувствовать себя посмешищем, раздавать разноцветные бумажки с картинками нового магазина косметики и обнимать веселящихся детей.

Унизительно.

Да еще ничего не видно, через мелкую сетку в беззубой пасти, трудно двигаться и в придачу дышать нечем.

Хочешь похудеть? Две недели под палящим солнцем, на оживленном проспекте, среди снующих людей, в костюме огромного зверька, и минус пять, а то и все десять килограммов гарантировано.

Возможно, благодаря новому костюму мои лицевые мышцы быстрее восстанавливаются. Брови больше не свисают над глазами. Щеки и рот практически вернулись на свои места, но на здорового человека Аркадий все еще не похож. А я все еще хочу курить.

Аркадий идет.

Пошатываясь, переваливается с ноги на ногу. Таковы условия. Аркадий должен передвигаться только таким способом. Тогда голова куклы болтается, и для прохожих выглядит, будто медведь пританцовывает.

Без слов Аркадий протягивает бумажную рекламу каждому встречному. Кто-то берет, но чаще просто отворачиваются и проходят мимо. Для тех, кто взял флаер, Аркадий машет на прощание лапой и двигает мохнатой головой из стороны в сторону. Таковы условия.

Не ради денег, не ради расположения Риты, но ради себя. Аркадий терпит.

Если ты собрался стать профессионалом, не подделкой, а настоящим подражателем, ты обязан соблюдать все условия, как бы тяжело и противно ни было.

Аркадий идет. Вдоль проспекта. Вдоль витрин. Пошатывается и переваливается.

Я смотрю на его отражение в стекле. Веселая кукла, которая движется вприпрыжку на фоне манекенов с нижним бельем, мимо стеллажа с парфюмерией, мимо полок с модной обувью и дорогими сумочками.