Осенние визиты - Сергей Лукьяненко

Есть уже не хотелось, но Аркадий Львович стоически дождался,пока суп сварится, и налил полную тарелку. Нечего давать болезни поблажки.Организм должен бороться, ему нужны силы.

Почему это случилось именно с ним?

Обида уже давно стерлась, утратила яркость. К кому, вконце-концов, претензии? В Бога он не верил, образ жизни всегда вел здоровый.Просто не повезло. И ведь жизнь уже проходит, в любом случае долго бы он непротянул. Ну, увидел бы третье тысячелетие… а что в нем будет нового?

Наверное, все дело в честолюбии. Каждому хочется оставитьслед в жизни — и не просто строчкой в энциклопедии, этого он уже добился.Человек — центр мира, так он ощущает себя, и лишь это заставляет жить. Понимаяразумом, что после твоей смерти все останется таким же — лишь без тебя, сердцемэто принять невозможно.

И пока срок твой не отмерен, вопреки разуму веришь — ещеможно успеть. Стать центром мира, стать стержнем чужих судеб, совершить что-тоневозможное.

Теперь — все.

Он закончит… наверное, свою последнюю книгу. И вполневозможно, что лет десять на нее будут ссылаться такие же, как он — оторванныеот реальности, погруженные в непонятные большинству проблемы. Потом — забвение.Хилая гордость внуков — «дед был академиком»… впрочем, будет ли она, эта гордость?Не получил Нобелевской — значит неудачник.

Жизнь растрачена, пропущена сквозь дрожащие пальцы,разменена на конъюнктурные статейки и мелкие, неизбежные интриги. Он так и неподступился ни к одной из тех проблем, что цепляли его в молодости. Бог, смыслжизни, эсхатология — все чревато неприятностями. Не хотелось кривить душой,прятаться под маской холодной академической критики. Потом пришла свобода, ивсе это оказалось просто ненужным. Либо подводи базу под грянувшиеэкономические преобразования, либо вступай в плотные ряды полуграмотныхшарлатанов, играй на публику.

Поздно…

Аркадий Львович не стал мыть посуду. Налил стакан чая,прошел в кабинет, пододвинул стопку желтоватой бумаги. Поморщился, глядя нанеровный почерк. Надо писать аккуратнее, не создавать лишних проблеммашинистке. Чем быстрее будет отпечатан текст, тем больше шансов, чтомонография выйдет… посмертно, ритуальным знаком уважения. «Работал допоследнего часа», — так скажут на секции академии.

Неприятное слово — секция. Многозначное. Анатомическаясекция — она ему тоже предстоит…

Он писал с короткими перерывами пять часов подряд. Гнал,словно убегая от той тоски, что окружила его с утра. Изредка вытягивал с полкизатрепанные томики — когда память отказывалась выдать точную цитату из великих,из тех, кто успел.

Когда строчки стали сливаться перед глазами, он опомнился изажег свет. Потер лицо холодными ладонями. Быстро стал уставать, быстро.

Аркадий Львович снова прошел на кухню, поставил гретьсячайник, пододвинул табуретку и протянул руки к огню. Все вокруг было стылым итоскливым. Работа, против обыкновения, не улучшила настроения.

Он словно задремал, держа подрагивающие ладони у запотевшихникелированных боков чайника. Встрепенулся, лишь когда стала посвистыватьструйка пара.

Странно — тоска прошла. А он уже привык к ней…

Приглушенный кашель из коридора был таким привычным,домашним, что он даже не удивился. И шаркающие шаги…

— Андрей? Вера? — он заговорил, уже понимая, что к ним этизвуки отношения не имеют.

Ответа не было.

Аркадий Львович медленно поднялся, вышел из кухни. Короткаямысль «прихватить нож» исчезла, едва родившись.

Много он навоюет…

В кабинете горел свет — он же выключил лампу? Или забыл?

Аркадий Львович медленно заглянул в открытую дверь. За егостолом сидел, спиной к нему, голый старик. Листал только что написанныестраницы, быстро, но, вроде бы, читая…

— Проходи, — не оборачиваясь, бросил он.

Страха не было, абсолютно. Он вошел, и старик коротко,мимолетно обернулся. Перелистнул еще одну страницу, хихикнул. Сказал:

— Интересно. И впрямь интересно. Последний пинок великих?

— Почему же.

— Ну-ну… — старик погрозил ему скрюченным пальцем. — Не лги!А бумажки эти — в сортир. Нам предстоит заняться аппробативной этикой. Кудаболее полезная штука, знаешь ли.

— Оденься, — сказал Аркадий Львович. С легким недоумением —откуда взялось панибратское «ты». Впрочем, зачем лукавить? Знает он это, знает…

— Так и думал, что мы поладим, — сказал старик, поднимаясь.— Без истерик и ненужных доказательств. Хорошо быть старым и мудрым.

— Это так и происходит? — спросил Аркадий Львович.

— Нет, что ты, — старик уже достал из шкафа его лучшийкостюм, теперь разглядывал плохо отглаженные рубашки. — Ты не умираешь, отнюдь.Наоборот, у нас есть шанс войти в историю.

День пролетел быстро. Сегодня Анна не оперировала, да и небыло почти операций — кроме банального острого аппендицита. Работал заведующийотделением с интерном Сашей, и, судя по всему, никаких осложнений непредвиделось.

Она все же сделала обход. Палаты были полупустыми — странно,но люди словно понимали, что болеть в наши дни не стоит. Четверохолецеститников, не нуждавшихся в оперативной терапии, двое выздоравливающихпосле аппендэктомии, азартно режущиеся в карты.

Плохо было лишь с Шедченко. Слишком большие ожоги получилпарень. Утренние анализы еще не пришли, но Анна и без них видела — интоксикациянарастает.

— Как самочувствие, Алеша? — она присела на соседнююкровать. Палата была пуста. Парень скосил на нее глаза, потом посмотрел насебя.

— Уродом теперь буду, да?

Анна покачала головой. Совершенно искренне.

— Не бойся. Следы останутся, но не сильные. Главное — лицоне задело.

Парень пожал плечами.

— Весь живот будет в рубцах…

Рубцы… Господи, да не того бояться ему надо…

— Как настроение, Алеша?

Парень был младше ее года на два, но сейчас судьба четкораспределила роли. Анна казалась себе не то матерью, не то старшей сестройэтого крепкого юноши.

— Голова болит…

— Сильно?

Парень кивнул.

— Мочился?

— Да, утром.

— Ну и хорошо… сейчас давление померяем.

Алексей тихо засмеялся.

— Что ты?