Тайна замка Аламанти - Клод де ля Фер

Но вершиной его похождений стал третий брак. Во-первых, брак тот запретил сам Его Святейшество папа римский. Во-вторых, ни одна сеньора в Италии, где в каждом селе слышали о судьбе первых жен графа Аламанти, не могла решиться на то, чтобы выйти за него замуж. В третьих, сама Святая Инквизиция чрезмерную мужскую силу Никколо объявила дьявольским даром, потирая руки и с надеждой, что вот-вот драгоценные косточки одного из графов Аламанти окажутся на костре, а состояние графов Аламанти переправится в сундуки церкви..

Но какую-то флорентийскую дуру он все-таки нашел. Пригрозил огромным своим кулачищем какому-то флорентийскому падре — и тот разрешил сеньору графу Никколо Аламанти вступить в брак в третий раз. После свадьбы падре повесился, а молодые, на удивление всем, прожили почти без ссор три года — и страсти по поводу мужских способностей Никколо поостыли, ибо замученные им в это время простые селянки в расчет не брались. Но к концу третьего года третьего брака все стали замечать за молодой сеньорой некие странности: взгляд ее нет-нет, а вдруг становился затравленным, графиня стала ходить бочком, сторониться людей, на всякого мужчину смотрела с плохо скрываемым страхом. А когда отец Никколо, старик Аугустино с распухшими от водянки ногами, обратился к ней с ноткой отеческой заботы в голосе, она бросилась под эти исковерканные ступки лицом и принялась целовать их, распахивая на себе платье, прижимаясь к гниющей плоти своим прекрасным телом, всем стало ясно, что молодая сеньора Аламанти тронулась рассудком.

Женщину заковали в кандалы и опустили в подземную тюрьму замка. Сказывали потом, что дядюшка Никколо не раз навещал супругу в ее узилище с целью выполнения с ней данных перед Богом обязательств. Крики безумной разносились по всем комнатам и коридорам замка, и будто бы именно они ускорили кончину отца Аугустино Аламанти.

— Я думаю, — сказал вдруг дядюшка из своего угла, — кухарка не стала привидением только потому, что скрылась в твоем чреве.

Мне порой и самой казалось, что первые мои месячные сыграли определенную роль в моей судьбе, ибо означали они не только то, что разверзлись врата моих желаний, но и то, что начался тот чувственный познавательный процесс, что делал многие из опытов отца в его лаборатории познания природы вещей совсем ненужными. Многое из того, что показывал он мне после смерти Агаты, не требовало для меня объяснений, было ясно и так. Я стала легко понимать объяснения графа, проводила время в его подземелье с приборами, проводила опыты, не напрягая при этом ни ума собственного, ни тела, лишь поддакивая графу, говоря все время впопад, а мыслями уносясь в какую-то бездну.

И тело мое томилось в неге, и сны наполнялись чем-то и странным, и страшным, и в то же время вожделенным, влекущими то в пропасть, то вознося к вершинам. Это были сны, полные боли, сладостной дрожи, предчувствия чего-то покуда еще неведомого мне. Чрево мое горело, руки жаждали ласки, грудь то и дело пылала огнем. Глаз порой не могла сомкнуть всю ночь, взгляд тогда мой был туманен, а слабые всполохи, озаряющие мою комнатку, казались похожими на меня саму.

— Кухарка вошла в тебя, — повторил дядюшка Никколо. — Сквозь разверстые твои врата.

Дядюшка порой бывал старомодно красноречив, не называя вещи своими именами, а лишь определяя их грубыми сравнениями. Да и в книгах о Черной Магии, что лежали в моем шкафу, сказано, что если в момент первых месячных у девственницы случится кому умереть неподалеку от нее, душа умершего проникнет в девственницу и успокоится у нее в чреве. И тогда желания ее плотские удвоятся, а сила чресл умножится многократно.

Но для свершения подобного чуда нужны, я помнила, особые условия: девственница та и бывшее вместилище покинувшей тело души должны находиться в кровном родстве. Не могла же быть дочь графа Аламанти родственницей простой кухарки! Об этом я и сказала дядюшке.

— Я помню это, — отозвался он. — Но Агата — нам родня кровная. Я тут повспоминал на досуге — и пришел к весьма неприятному для нас с тобой выводу. Пятнадцать поколений Аламанти, проживая в этом вот замке, одаривали своим семенем практически всех крестьянок всех деревенек на нашей земле. Кровь благородных предков наших перемешалась с кровью безродных блудниц в той же пропорции, в какой мы официально мешали ее с кровью самых благородных семейств Европы. А если учесть, что и женская половина нашего рода никогда не отличалась целомудренностью и верностью мужьям своим, то очень часто оказывалось, что жены наши оказывались матерями вовсе не наших сыновей. Кухарка Агата была тебе тетушкой, ибо зачала ее твоя родная бабушка не от деда твоего, а от его пятнадцатилетнего пажа как раз в то время, когда Аугустино мотался по заморским странам…

4

И он тут же рассказал мне историю о том, как мой дедушка Аугустино, женившись на наследнице одного из самых богатых состояний Европы, провел с молодой супругой всего одну ночь и, снарядив корабль, отправился в Египет, где, по слухам, продолжают обитать самые настоящие маги, способные увеличить детородный орган мужчины до величины Пизанской башни. Ибо, как рассказывали в замке, молодая супруга графа оказалась не в восторге от возможностей, представленных ей юным графом.

Дедушка Аугустино не принадлежал к тем лицам в нашем роду, кто допускался к таинствам священного кабинета, упрятанного в цоколе Девичьей башни, он ничего не знал о силе наших знаний и чар, потому решил проблему верности жены изобретением примитивным и гнусным, как и все прочие, рожденные во времена Крестовых походов, — «поясом верности». Штука эта ковалась из металла, надевалась на бедра женщины, оставляя внизу отверстие узкое, с отточенными краями, чтобы покуситель, если бы и посмел осквернить графскую собственность, стал евнухом. Зато сзади дыра была слегка пошире и потупей, чем и пользовались несчастные супруги воинственных крестоносцев, подставляя услугам своих грумов и конюхов второе из своих сладких врат. Ни чрезмерные посты, ни попытки похудания через молитвы и накладывания епитимий, не могли сократить округлость их пышных бедер, зато грязь и прочая пакость скапливалась между телом и железом — и жены рыцарей дохли, как мухи под осень.

Мой дед не только заковал жену в такой пояс, но и повелел местному колдуну заворожить и ключи к замку, и петли, что и было проделано в его присутствии с исполнением бормотаний, окуриванием омелой и припечатыванием трех плевков из святых уст в места каждого из сочленений. Самого же колдуна дед приказал после этого посадить в подземелье, держать там на воде и хлебе до своего возвращения.

Бабка моя нашла выход наипростейший. Она снесла в подземелье круг сыра с бочонком вина, а кузнецу вместе с золотым дублоном подарила ночь благодарности. После чего приблизила к себе юного пажа и в течение года скитаний мужа по морю и по Египту, обучала юнца наиглавнейшему из мужских ремесел.

О приезде дедушки Аугустино герольды герцогства протрубили едва только нога рогатого мужа ступила на камни «священного города Рима». Поэтому у бабушки хватило времени не только вторично воспользоваться услугами кузнеца, вернувшего «пояс верности» на место, отблагодарив его опять-таки ночью и кубком отравленного вина, но и обеспечить сидящему в подземелье колдуну дорогу в райские кущи.