Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - Рэйвин Коннелл

Представители социалистического феминизма особенно интересовались положением женщин из рабочего класса. В 1970-х годах возник надолго растянувшийся спор об экономической значимости неоплачиваемой работы женщин по дому как формы скрытой субсидии капитала. «Спор о домашнем труде» в конце концов потонул в болоте марксистской экзегетики – но уже после того, как кампания «Зарплату за домашний труд!» придала феминистской критике семьи практическое измерение. Другая – и на самом деле более удачная – атака была направлена против политики и экономики женского оплачиваемого (наемного) труда. На первый взгляд это был вопрос простой дискриминации или один из аспектов экономического понятия «рынок двойной занятости». Но исследования, подобные исследованию Луизы Капп Хауи (Louise Kapp Howe), которое она описала в книге «Розовые воротнички» («Pink Collar Workers»), постепенно начали вскрывать гендеризованную экономику как систему сегрегации, контроля, эксплуатации и общественной борьбы поразительного масштаба и сложности. В более новых работах, например в книгах Анны Гейм и Розмари Прингл «Гендер на работе», Синтии Кокберн «Братья» и «Механизм доминирования», Кэрол О’Доннелл «Основа сделки», рабочее место трактуется как важнейшая сфера гендерной политики. Оно может анализироваться как институт, как точка пересечения между рынками труда и распределения дохода или как объект идеологии и образования.

Проблема общих условий воспроизводства капитализма привела обратно – к темам сексуальности и семьи. И здесь сошлись аргументы, которые высказывали разные участники дискуссии: сторонники феминизма, «левые фрейдисты», «новые левые», представители контркультуры 1960-х и участники движения за освобождение геев. В текстах, подобных работе Дэвида Купера «Смерть семьи», кардинально переосмысливалась традиционная социология нуклеарной семьи: она была представлена как авторитарный институт и главный инструмент, посредством которого репрессивное общество может контролировать сексуальность и создавать конформистское население. Среди приверженцев феминизма начала 1970-х годов было широко распространено представление о семье как главной сфере угнетения женщин. Книга Ли Камер (Lee Comer) «Женщины в обручальном кольце» («Wedlocked Womеn») стала, вероятно, самым острым сочинением в ряду работ о браке, домашнем труде, материнстве и идеологии семьи, написанных в рамках этого представления.

Наиболее радикальные шаги в критике семьи предприняли теоретики освобождения геев. Теория половых ролей и социалистическая критика исходили из допущения, что люди в большинстве своем от природы являются гетеросексуалами. Это допущение принимали даже первые сторонники движения за права гомосексуалов. Новое движение его отвергло. Один из ранних его лозунгов гласил: «Каждый гетеросексуал должен быть привлечен в сторонники освобождения геев» («Every straight man is a target for gay liberation»). Это изменение исходного допущения и подъем политической активности геев в начале 1970-х годов привели к поразительному всплеску теоретических исследований в нескольких странах. Австралиец Деннис Альтман в своей работе «Гомосексуал: угнетение и освобождение», итальянец Марио Мьели в книге «Гомосексуальность и освобождение» и движение левых геев в Англии и Соединенных Штатах – все они внесли свой вклад в разработку разных версий критической теории сексуальности. Общим для них было то, что они рассматривали семью как фабрику гетеросексуальности, которая отвечает потребностям капитала в производстве рабочей силы и потребности государства в субординации. Следовательно, подавление гомосексуального желания, будучи частью авторитаризма, обусловлено совершенно конкретными причинами. Тем не менее организовано оно не самым совершенным образом. Несовершенное подавление желания стало изначально источником ненависти, направленной против гомосексуалов. Таким образом, освобождение гомосексуальности было не просто традиционной кампанией за равные права преследуемого меньшинства. Оно оказалось передним краем более общего движения за освобождение человеческого потенциала.

Вопрос о том, может ли эта смесь Маркса, Фрейда и гей-активизма быть связанной с феминистской критикой патриархата, и если может, то на каких основаниях, больше всего волновал теоретиков гей-движения в 1970-х годах. К числу сложных аспектов этого вопроса относился анализ маскулинности. Теоретики ранних этапов освобождения геев трактовали гомосексуальность как своего рода отказ от маскулинности. Эта позиция находила все меньше и меньше сторонников, когда в конце 1970-х – начале 1980-х в гомосексуальных субкультурах начал распространяться гейский machismo и стиль clone[3]. В радикальном феминизме существовало в то время сильное направление, представители которого подчеркивали различия между лесбийством и мужской гомосексуальностью и не хотели иметь дело с мужчинами-геями. К началу 1980-х годов в гей-теории, как и в феминистской теории, произошло внутреннее разделение по крайней мере на три направления. Дэвид Фернбах в своей работе «Путь по спирали» («Spiral Path») разбирает теорию патриархата, социальное значение насилия и патриархатного государства, представление о мужчинах-гомосексуалах как непременно женоподобных существах. Деннис Альтман в работе «Гомосексуализация Америки» пишет о новых сексуальных сообществах и о тех основаниях, на которых они могут строить солидарность своих членов и защищать себя. И наконец, представители третьей позиции, сформировавшейся под сильным влиянием Мишеля Фуко, подвергают сомнению само понятие «гомосексуальная идентичность» как форму социальной регуляции и видят прогресс в деконструкции самой гомосексуальности.

Реакция и парадокс

По мере того как радикальные теории гендера умножались и распадались на разные течения, а стратегии изменения становились все более сложными и противоречивыми, стали набирать силу и противоположные тенденции. Наиболее заметными среди них были: подъем движения против абортов в 1970-х годах, поражение участников движения за внесение поправки о равных правах в Соединенных Штатах, давление на государство благосостояния (а следовательно, и на систему социального обслуживания женщин) во многих капиталистических странах, а также моральная паника по поводу СПИДа, возникшая во всем мире в 1980-х.

Теоретическое выражение этого контрдвижения неоднородно. В качестве его обоснования часто используется религиозная догма или увядший дарвинизм, согласно которому традиционные мужские и женские роли отвечают природной необходимости, а социальные отклонения от этих ролей – это патология. Сторонники более сложных форм биологического редукционизма апеллируют к генетическим или гормональным различиям между женщинами и мужчинами. Например, Стивен Гольдберг, автор книги «Неизбежность патриархата», объясняет этими различиями преимущества, которые имеют мужчины по сравнению с женщинами в силу своей агрессивности, объясняющей, в свою очередь, их социальное положение.

Биологический редукционизм был популярным жанром в эпоху территориального императива, представлений о человеке как о «голой обезьяне» и подъема социобиологии, однако он оказался неадекватным ответом на радикальную аргументацию, поднявшуюся до уровня социального. Сторонники консервативной позиции также должны были развивать социальную теорию. В текстах, подобных работе американского историка Питера Стернса «Будь мужчиной!» («Be a Man!»), подчеркиваются социальная традиция и приличие: нуклеарная семья, несколько идеализированная, становится основанием цивилизованного и размеренного образа жизни. Наряду с этим консервативным изыском теоретик новых правых Джордж Гильдер развивает более драматичный подход к этим вопросам. В своей книге «Отношения между полами и самоубийство общества» («Sexual Suicide»[4]) Гильдер рассматривает отношения между матерью и ребенком. Он считает, что они являются фундаментальной социальной связью. Однако мужчина (как отец) вне этой связи оказывается в ситуации неопределенности и свободного полета. Для того чтобы мужчины, находящиеся в неопределенной позиции, не разрушали социальный порядок, нужна семья как институт. Общество также должно обеспечивать возможности выполнения мужчинами экономических и управленческих ролей. Из этого сугубо социального анализа делаются антифеминистские выводы. В этих рассуждениях можно услышать эхо парсонсовского функционализма, как и в рассуждениях неоконсервативных экономистов, описывающих традиционную семью как результат выборов, которые совершают два рациональных индивида, преследующих цель максимизировать свое собственное благополучие.