Штурмуя небеса. ЛСД и американская мечта - Джей Стивенс

Но эти заключения достаточно относительны, спешил тут же отметить Ринкель. У склонных к аутичности могли выявиться маниакальные черты, человек начинал шутить и играть словами, хотя это было вовсе не в его характере, или, напротив, у людей, склонных к параноидальным реакциям, могли возникать моменты глубокого экстаза. Единственный четкий вывод, который можно было сделать, — что нормальные люди после приема ЛСД переставали быть нормальными: они менялись, и то, что с ними происходило, можно было назвать ненормальным.

Но становились ли они безумными? Была ли эта модель психозов настоящей? Или же ученые проецировали на процесс собственные желания, видя только то, что хотели бы видеть? На эти вопросы было нелегко ответить. Однако прошло некоторое время, и когда исследованием ЛСД начало заниматься гораздо большее количество ученых, обнаружилось, при каких условиях возможна негативная реакция пациента. ЛСД делало человека в высшей степени восприимчивым к оттенкам поведения окружающих. Если психолог, работающий с пациентом, вел себя холодно и резко, пациент часто отвечал враждебностью или обидой. Однако, если врач относился к пациенту с теплотой и обходительностью, пациент отвечал на это любовью и расположением, далеко выходящими за границы обычных.

Тесты были больным местом исследований. Как только ЛСД стали изучать серьезно, его начали тестировать с помощью теста Роршаха, ТАТ, блоков Белльвю, теста «Нарисуй человека» (Draw-A-Person). Испытуемые часто сердились, с ними становилось сложно общаться. Они, как и больные шизофренией, объясняли это тем, что задаваемые им вопросы были скучны, глупы и не соответствовали ситуации. «Если тестировать человека, принявшего ЛСД, — предупреждал Ринкель, — он может показаться гораздо более заинтересованным собственными чувствами и внутренними переживаниями, чем взаимодействием с врачом. Это подтверждают результаты тестов, указывающие на увеличение эгоцентризма». Спустя много лет обычный школьный психолог по имени Артур Клепс, обращаясь к Конгрессу, предложил одно из лучших объяснений тому, почему людей, находящихся под воздействием ЛСД, так раздражают тесты: «Если вы должны пройти тест на измерение коэффициента интеллекта (IQ), а в этот момент стены комнаты распахиваются и перед вами возникает видение блистающих красотой солнц центральной галактики, и одновременно с этим ваше детство начинает разматываться пе-: ред вашим внутренним взором, словно цветной трехмерный фильм, вы, конечно, не сможете правильно ответить на задания теста IQ».

Пространственная модель молекулы ЛСД

Но наука должна использовать все доступные инструменты. Кроме того, за тесты выступали те, кто надеялся, что ЛСД действительно создает модели психозов… Исследователи начали определять его не как галлюциноген (каковым он был по медицинской классификации), но как психомиметик, то есть имитатор сумасшествия.

К началу пятидесятых в стране было уже около дюжины различных групп, занимавшихся изучением ЛСД. Большинство, вслед за Ринкелем, использовало его для моделирования психозов, некоторые занимались зоотоксикологией, и по крайней мере один ученый, последовав совету «Сандоз», использовал ЛСД в терапевтических целях. Всех увлекала необычная мощность препарата и удивительные эффекты, которые он оказывал не только на нормальных людей, но и на сумасшедших. Давая ЛСД душевнобольным, вы могли наблюдать поразительные вещи. Одна девушка, больная кататонией, спустя три с половиной часа после принятия наркотика начала прыгать по палате, громко смеясь. Днем она уже играла в баскетбол. Ночью танцевала. Но на следующее утро она снова вернулась в кататонию. Или другая больная, страдающая гебефренической шизофренией. Обычно она целыми днями хихикала и болтала разную ерунду о птицах и цветах. Через тридцать минут после принятия 100 микрограммов ЛСД она стала смертельно серьезной. Никакого смеха. «Это — серьезное дело, — сказала она курирующему ее врачу. — Мы — люди, достойные сочувствия. Не играйте с нами в игры». Чуть позже она напала на санитаров и делала недвусмысленные сексуальные предложения главной медсестре.

Лекарство действовало удивительным образом. Но что все это означало? Что случалось после того, как ЛСД или мескалин попадали в кровь или в мозг? Оказывало ли это каким-либо способом особое влияние на нейрохимию мозга? И если это так, не мог ли мозг производить собственный метаболик, сходный с ЛСД? Этот вопрос задавали себе многие ученые. Есть ли у сумасшествия органическая основа и если есть, то кто ее сможет обнаружить?

На этой почве возникло много смелых теорий, но нас здесь интересует лишь одна — адренохромная теория двух английских психиатров, Хамфри Осмонда и Джона Смитиса.

Первым шизофреником, с которым пришлось столкнуться доктору Хамфри Осмонду, была девушка, утверждавшая, что каждый раз когда смотрит в зеркало, она видит там слона. Как только она ушла, Хамфри поспешил к своему завотделением и рассказал ему об этом случае. «Ну, вы понимаете, у нее шизофрения», — сказал ему завотделением. «А что это?» — спросил Осмонд. Начальник рассказал. Осмонд хотел услышать основные сведения, которые полагается знать о любой болезни, — симптомы, лечение, этиологию. Но внезапно обнаружил, что ничего существенного по поводу этой болезни он выяснить не может. Существовало множество теорий, но не было никаких твердых данных, подобных тем, которые, например, имелись у Фрейда и его последователей при выяснении механизма подавления и динамики неврозов. Устав от вопросов, начальник Осмонда предложил тому встретиться с аналитиком юнговской школы, Энтони Хэмптоном. Тот в свою очередь посоветовал Осмонду прочитать книгу Томаса Хеннела «Очевидцы».

Клиффорд Бирс. Человек переживший тяжелый пихоз и описавший его

Наряду с «Обретающим себя сознанием» Клиффорда Бирса книга Хеннела была одним из самых запоминающихся описаний того, как человек выздоравливает после тяжелого психоза. Хеннел был полностью захвачен постепенным развитием собственной болезни. Ночные шумы. Странная оживленность предметов. Противоречивое чувство великого собственного предназначения наряду с растущей уверенностью в распаде личности. У него возникало впечатление, будто внутри настраивается оркестр — сначала струнные, затем духовые деревянные и, наконец, медные духовые. Любой, кто ходит на концерты, понимает, что процесс настройки имеет мало общего с собственно исполнением музыки. Для Хеннела крещендо наступило в тот день, когда он решил посетить Оксфорд. По пути он заметил, что другие пешеходы бросают на него многозначительные взгляды, словно они знали нечто, что ему было недоступно. Когда стало темнеть, Хеннел заметил, как поля за живой изгородью начали закипать, а звезды в небе — вращаться, словно на картинах Ван Гога.

Хеннел только начал входить во вкус нового сверхъестественного восприятия, как рядом остановилась машина тайной полиции и, забрав, отвезла его в секретную тюрьму.