Рудимент - Виталий Сертаков

— А как я узнаю, что мне делать?

— Твое задание уже пришло. Открой свою почту. Пароль «Крепость».

Черт побери! Этот человек знал мой электронный адрес, знал о моей семье…

Что он еще пронюхал?

Винченто подержал мою хилую клешню в горячей ладони и удалился, помахав сестре. Та кивнула и посмотрела на меня, как на инопланетянина. Минутой позже я понял, что привело бедную девушку в ступор. Над моей постелью, на гибком шарнирном соединении, нависал подвижный столик. На столике красовалась включенная «Тошиба» последней модели, с огромным экраном и сложным многокнопочным джойстиком на длинном шнуре. Помимо клавиатуры имелось еще одно, дополнительное устройство вроде портативного сканера. Лазерный карандаш, или что-то в этом роде… Я читал о подобных штуках. Новейшая японская разработка. Переводит ручные каракули в машинописный текст. Помимо фантастического ноутбука в палате оставался и прежний компьютер.

Сестричка, в почтительном молчании, переложила меня на кровать. Только сейчас, оторвавшись от электронного чуда, я обратил внимание на другие сногсшибательные изменения в обстановке. До обеда нас было трое. Теперь малолетний олигофрен справа исчез. Вместо его койки появился еще один столик, низкий, вроде журнального, и тоже на колесиках. Так, чтобы я мог дотянуться.

С нижнего яруса столика выглядывал японский магнитофон и целая стопка дисков. Как раз та музыка, что мне нравилась… Наверху лежала пирамида книг, именно те, о которых я мечтал. Батарея муссов, яблочных пудингов и фруктовых пюре без сахара. Сквозь стеклянную дверь пялились соседи по коридору.

Но главное потрясение было впереди. Я просунул ладошку в кожаную петлю джойстика. Устройство действовало как телескопический собачий поводок. Стоило коснуться большим пальцем сенсорной кнопки, как петля сжалась, прочно и удобно зафиксировав руку вокруг рукоятки. На экране, в графе меню, моргал флажок.

«Проверьте вашу почту».

Я остолбенел. К ноутбуку тянулся всего один, силовой кабель. Винченто подключил меня к спутниковому Интернету!

Некоторое время я колебался, затем набрал побольше воздуха и ввел указанный моим благодетелем пароль.

Я опасался, что меня ждут вовсе не тестовые программы для выяснения уровня интеллекта. Возможно, внешне что-то похожее, но на самом деле совершенно иное. Но я не хотел об этом думать. Мне исполнилось тринадцать лет, и я хотел жить. А еще я хотел вытащить маму.

До девяти лет я пребывала в полной уверенности, что мой папа погиб во время взрыва на химическом заводе, и мои проблемки со здоровьем связаны с аварией. Так говорила мама, когда я спрашивала. Она показывала карточку отца и просила меня не напоминать ей слишком часто. Согласно ее первой легенде, прожили они совсем немного и даже не успели привыкнуть друг к другу.

Поэтому о папе ей рассказать было нечего. Зато, по причине его смерти, мы получили значительное возмещение и потому живем припеваючи. Про мамочку я знала, что она работает медсестрой в какой-то военной структуре, в госпитале для солдат, пострадавших на учениях. Что-то в этом духе. Ребенку непросто понять, а еще тяжелее кому-то внятно пересказать.

Все продумано очень умно.

Так вот. Не было никакой аварии. Ты оказался прав, ведь это ты первый придумал устроить «независимое расследование», тебе так нравились фильмы про смелых репортеров, помнишь? До девяти лет я верила, что родилась в Джексонвилле, куда мамочка переехала после аварии, потому что получила страховку и смогла купить дом. Мы действительно жили в Джексонвилле, один год они даже пытались отдать меня в школу. Знаешь, как этот ублюдок Сикорски называет то время в своих отчетах?

«Вынужденная интеграция»!

То есть тосковать годами в Крепости — это не вынужденное, а ходить в школу с другими детьми — опасно и чревато. Ты же все понимаешь, милый Питер!

Мамочка говорила, что папа работал, а она ждала моего появления на свет и вроде как сидела дома. А потом я родилась. Когда произошла трагедия на производстве, предприятие закрыли, и жителям стало негде работать. Я верила, что родилась в маленьком городке, которого нет на картах, потому что папин завод вырабатывал что-то секретное. Ей заплатили страховку и обязали никому не рассказывать. Полный бред, правда?

Короче говоря, внятно я помню себя уже по Джексонвиллю. Тогда тянулся довольно спокойный период, почти полтора года, мы не летали в клинику, меня не кололи и не мучили разными приборами, потому что я не падала, и мама отправила меня в настоящую школу.

— Кем работают твои родители? — спросили меня девчонки. Я сказала, что отец погиб, а мама — медсестра в военном госпитале.

— В каком госпитале? Разве у нас есть военный госпиталь?

Я пожала плечами. Большую часть времени мама проводила со мной, ведь я же была ребенком с отклонениями, и маме разрешали работать лишь пару дней в неделю. Ежедневно приходилось измерять мне температуру, и давление, и иногда брать кровь из пальчика. Но я воспринимала это как должное, я же не хотела упасть и снова надолго оказаться в палате, по соседству с Константином. Правда, там была еще Таня, по Тане я скучала, но никому не могла о ней рассказать, мама мне запретила. Одной девочке, Лиззи Николсон, я все же рассказала, она тогда стала моей единственной и самой близкой подругой, но Лиззи подняла меня на смех, и мы чуть не поссорились навсегда. Я тогда поняла, что мамочка права, и до тебя, Питер, ни с кем про Таню не говорила. Мы с ней знакомы очень давно, еще по клинике. А потом и ее привезли в Крепость.

Помнишь, в первый день, когда мы познакомились, ты спросил, почему заперли дверь столовой? Ты приехал на кресле в столовую, там были другие ребята, и Таня — в том числе. Я тебе расскажу, почему нельзя держать двери открытыми. Видишь ли, у нее очень неординарное заболевание. Она трусит перед новыми людьми, и трусит настолько, что…

У Тани есть родители, отец и мать, и один раз я видела обоих, они приезжали в клинику на белой длиннющей машине. В клинике — не как здесь, там навещают, можно приносить фрукты и посидеть в парке. Они прикатывали из Мемфиса, раз или два, пока я спала с ней в одной палате, и мама Тани постоянно плакала.

Таню нельзя оставлять одну, она выключается. Я не знаю, Питер, как это правильно обозвать, но ты умный и, возможно, читал про такие дела. Она младше меня на год, но может вести себя как древняя старуха, может выключиться на улице и забыть, кто она, откуда и куда идет. Ее родители не могли или не хотели за ней всю жизнь присматривать, и не мне их винить. Но у Тани был еще один пунктик, о котором я тоже узнала от мамочки, полгода назад, а тогда и в голову не приходило.

Когда на Таню накатывало и она терялась, она начинала жутко паниковать, пыталась спрятаться от всех. Короче, впадала в ступор. При этом она ухитрялась делать так, что ее никто не замечал.

Представляешь, Питер? Она могла усесться где-нибудь на тротуаре, забиться в комок и трястись целые сутки от страха, а ей никто даже не мог помочь, или позвать полицию, потому что попросту не видели. Она заставляла людей себя не видеть. Так мне сказала мамочка, но она не упомянула маленькую детальку, которая все меняет.