Теперь или никогда - Яна Горшкова

Шуриа по-матерински обняла Грэйн, прижала ее голову к груди своей, погладила по волосам, как бы говоря: «Не утешить мне тебя, сестра моя, не разогнать прочь печали, нет, не разогнать».

– Есть хорошая песня, древняя, – шепнула она на ухо. – Я тебе спою ее, моя Грэйн.

«И тебе, Шиларджи – Мать Земли, и тебе, остров Шанта – Последняя Гавань».

И запела тихо-тихо про то, как однажды Змея, устав скитаться, найдет укромную нору, заснет в ней и прорастет яблоней. И придет под ту яблоню Волк, и ляжет у корней. А следом прилетит Сова и сядет на ветку. И тогда зацветет Яблоня. И вызреют плоды – Три Луны – Змеиная, Волчья и Совиная.

Над островом Конрэнт ярился ветер, гремел жестяными отливами под крышей, выл в каминной трубе, нес с близкого моря тяжелые черно-серые тучи, брюхатые бесконечными холодными дождями, которые будут без устали литься и литься, выбивая по зеленовато-коричневой черепице крыши ритм, схожий с рокотом украшенных траурным крепом барабанов. Тех самых, чья дробь сопровождает шаги приговоренного по мокрым доскам эшафота или – по узкому треугольному двору к глухой кирпичной стенке с выбоинами от пуль…

Конри поморщился, резким движением головы отбрасывая навязчивую мысль о том, что ничем иным, кроме петли на шее или ряда черненых дул перед глазами, все его игры не кончатся. Отбросил, запретил… но страх никуда не делся, он был повсюду, он врос в плоть и струился вместе с кровью по жилам. Вечный, неутолимый страх пса, который знает, что – неверен. И жар от сгорающих в камине сосновых поленьев не помогал унять мерзкий озноб, контрабандная кадфа[7]пополам с бренди не согревала, а собственная власть казалась уже не более реальной, чем мимолетные водяные узоры на толстом витражном стекле. Скоро, уже совсем скоро дыхание Морайг станет ледяным, и дожди сменятся снегопадами, и мало найдется даже среди детей Волчьей луны мореходов, готовых рискнуть и побороться со свирепыми зимними бурями моря Кэринси. И тем паче вряд ли сыщется курьерский корабль, способный пройти по такой погоде проливом Беруин и достигнуть скалистых берегов Тэлэйт.

А значит, ждем до весны. Потому что в том деле, поистине тайном, деле, опасно близком к тончайшей грани между служением и предательством, эрну Конри не на кого рассчитывать, кроме посвященной эрны лейтенанта Кэдвен. Только наивные простаки, вроде обывателей или армейских и флотских чинов, ни разу не имевших дел с разведкой, могут считать, что псы из «своры Конри» служат лорду-секретарю. Как бы не так. Нет никакой «своры Конри», есть только – Свора Вилдайра, и любой из подчиненных Конри, не раздумывая ни мгновения, сам повяжет начальника и бросит его к ногам истинного Хозяина, если дознается о том, что замыслил «всесильный шеф» поистине всесильной Канцелярии… Любой, кроме Грэйн эрн-Кэдвен. И вовсе не потому, что гордая владетельница нищего имения по соседству испытывает к своему шефу и тайному любовнику какие-то нежные чувства. О нет! Рэналд эрн-Конри достаточно пожил и немало повидал людей – и женщин! – чтоб не обольщаться на этот счет. Право же, вздумай вдруг девушка в него влюбиться, это было бы совсем неудобно. К чему нужна влюбленность, зачем, скажите на милость, беззаветная преданность, щенячьи взгляды и подвиги во имя? Все это ненадежно, все – эфемерно, а меж тем есть поводок и ошейник гораздо более прочный, тот, с которого не сорвется даже такая бешеная сука, как дочка Сэйварда. Даже два, а то и три, с запасом. Первый – ее отец, верность чести которого заставила девицу забыть, что у нее самой когда-то тоже была честь. Второй – ее Кэдвен и ее люди, эта маленькая преданная стайка, которую она вокруг себя собрала, которыми сама себя связала. А третий – их тайная и постыдная для нее связь, благодаря которой Грэйн точно никуда не денется – и никому никогда о том не расскажет. Огласка погубит не только карьеру эрны лейтенанта, огласка покроет злосчастное имя Кэдвен таким слоем грязи, который не смыть будет и ее правнукам, буде таковые случатся.

Ради этого – настоящей, реальной власти! – можно и потерпеть кислые гримасы подневольной любовницы, ее холодность и молчание. Разумеется, только лишь для забав на столе или на диване лорд-секретарь подобрал бы себе кого-нибудь погорячее, но, право же, самые горячие профессиональные ласки женщин в белых платьях не идут ни в какое сравнение с этим ощущением полной и абсолютной власти не только над телом, но и над самою эрной Кэдвен.

«Ты можешь сколь угодно ненавидеть и презирать меня и себя, девица, но все равно никуда, никуда ты не денешься. Потому что на твоей шее – крепкий ошейник Гордости, в моих руках – надежный поводок Верности, а чтоб ты все-таки не бросилась однажды, метя в мое горло, – я прикармливаю тебя по-настоящему интересными заданиями, службой, которая тебе нравится, жалованьем, без которого твои люди подохнут с голоду в бесплодном и нищем поместье. А еще – иногда отпускаю тебя побегать на воле. Вот как сейчас. И ради всего этого ты не осмелишься бунтовать, не бросишься к ногам Священного Князя в поисках защиты и пулю в лоб себе не пустишь тоже. А значит – именно ты мне и нужна, Грэйн эрна Кэдвен, именно ты и только ты. И если то, что я затеваю, сорвется… висеть нам с тобой на одной перекладине. Уж я позабочусь».

Конри быстро допил довольно-таки мерзкую на вкус остывшую кадфу, которая с добавлением бренди стала, кажется, еще гаже, и зажег спиртовку, чтобы сварить еще. Никаких слуг не должно быть в этом кабинете, никаких посторонних… никого, кто мог бы хоть краем глаза увидеть, хоть тоненькую струйку учуять запаха… Чего?

Заговора.

Он чуть не облился горячей и черной «имперской смолой», когда наконец-то смог хотя бы мысленно признаться самому себе, произнести это…

Заговор. Государственная измена. Преступление против Князя и богов. Или еще точнее – предательство.

Заговор все-таки предполагает наличие еще заговорщиков, кроме него одного, а это невозможно. Заговорщиков-ролфи не бывает. Кресло Священного Князя незыблемо, потому что он – Священный Князь. Богини-луны – не публичные женщины, они верны Вилдайру Эмрису так же, как он сам верен им, а потому – никаких заговоров, никаких дворцовых переворотов. Тут вам, господа, не Синтаф. Можно втихомолку огрызаться и покусывать собратьев по Своре за уши, но только до тех пор, пока вожак не скажет: «Гр-р-р!» Поэтому – никаких сторонников, никаких тайных обществ и ночных восстаний. Только сам, всегда сам, на свой страх и риск. И благодарение богам, что живет под тремя лунами дура по имени Грэйн эрн-Кэдвен, которой и впрямь некуда деваться. В меру умная, по-настоящему бешеная – то, что нужно.

Конри отпил махонький глоточек обжигающей кадфы и отставил чашку. Придвинул к себе отчет резидента из Эббо и еще раз, с каким-то сладострастием даже, внимательно перечитал его. А потом чуть дрожащими пальцами погладил приложенную к отчету страничку дешевой желтоватой бумаги, испещренную угловатым руническим письмом. Староролфийский – тяжелый язык, он словно специально создан для древних кровавых сказаний и замшелых тайн. И даже здесь, на Архипелаге, далеко не каждый сможет прочитать хотя бы ту строку, что не зашифрована. И уж тем более никто не поймет, насколько они важны, эти несколько слов.