Повседневная жизнь во времена трубадуров XII-XIII веков - Клоди Дюамель-Амадо

Трубадурки (trobairitz*).

Термина, обозначающего женщин-поэтов, писавших свои стихи на окситанском языке, нет ни в их собственных песнях, ни в их жизнеописаниях (vidas) и комментариях к ним (razos). Впервые слово «трубадурка» (trobairitz) появляется в 4577-м стихе анонимного романа XIII века «Фламенка»[45]. Трубадуркой называют Маргариту, одну из двух служанок героини, когда та «находит» слово, состоящее из двух слогов, с помощью которого можно продолжить диалог, начавшийся в церкви между ее госпожой и прекрасным клириком. Вскоре Фламенка впадет в «смертный грех», о котором говорится в стихотворении Гильема IX, где трубадур утверждает, что любовь дамы предназначена рыцарям, а если дама берет в любовники монаха или клирика, то она заслуживает костра[46]:

Однако романическая интрига «Фламенки» завязана в XIII веке, и к тому же речь идет об истинном рыцаре, всего лишь переодевшемся клириком.

Ревнивец-муж держит взаперти Фламенку и двух ее прислужниц; женщинам дозволяется посещать только церковь и бани, да и то под надзором бдительного супруга. Однако благодаря удачной выдумке рыцарю Гильему удается поведать даме о своей любви. Согласно замыслу на время он становится клириком; теперь каждый раз в конце мессы он подходит к ней «с миром», и пока она целует псалтырь, он произносит слово или же внимает ее ответу. Этот растянувшийся на много недель диалог, начавшийся со вздоха «Увы!», вырвавшегося из груди Гильема, завершается словами Фламенки: «Мне нравится», что означает ее согласие встретиться с возлюбленным в банях, куда к этому времени он проложил подземный ход из своего дома.

Из жизнеописаний (vidas) трубадурок (trobairitz) следует, что все женщины-поэты были знатного происхождения и принадлежали к высшей аристократии юга. Анонимные авторы «Жизнеописаний», составленных в XIII и XIV веках, рассказали о жизни едва ли четвертой части трубадуров (девяносто четыре жизнеописания, тогда как имен трубадуров известно более четырех сотен), но в то же время сохранили нам биографии более половины трубадурок (восьми из шестнадцати или двадцати-двадцати одной)! Впрочем, вряд ли стоит принимать во внимание пропорции, когда общее число столь различно. Биографы женщин-трубадурок подчеркивают, что все восемь дам отличались высоким уровнем культуры.

Вот имена этой восьмерки: Альмуэйс де Кастельноу, Изольда де Шапьо, Азалаида де Поркайраргес, Кастеллоза, графиня де Диа, Ломбарда (сохранились два «куплета» (coblas) тенсоны, которыми она обменялась с неким Бернартом Арнаутом), Мария Вентадорнская (сохранилась единственная песня-тенсона, написанная совместно с Ги д’Юсселем) и Тибор. Об этих поэтессах рассказывают vidas или razos, при этом о трех из них говорится, что они умели только «находить слова» (trobar), то есть сочинять лирические стихи. Следовательно, для обозначения их искусства используется тот же термин, что и для искусства трубадуров-мужчин. Тексты, содержащие биографические сведения об этих женщинах, имеются только в пяти средневековых рукописных песенниках, выполненных в Италии; в сущности, это единственные источники, откуда мы можем почерпнуть наши знания о них. Всего же сохранилось около четырех десятков рукописных песенных сборников с текстами на окситанском языке.

Общее число стихотворений, написанных в стиле трубадуров и подписанных женскими именами, превосходит десяток, однако не достигает пяти десятков; Ангелика Ригер, недавно подготовившая издание «женской» поэзии трубадуров, насчитывает сорок шесть стихов[47]. Тексты эти плохо поддаются классификации. Однако Пьер Бек выделяет в них три типа песен[48].

Во-первых, это самостоятельные «кансоны» (cansos*) «поэтесс, личность которых можно считать установленной»; к ним относятся одиннадцать песен, подписанных шестью трубадурками (Азалаидой де Поркайраргес, Бьейрис де Роман, Кастеллозой, Кларой Андузской (д’Андюз), графиней де Диа и Тибор из Серанона). Во-вторых, тринадцать тенсон (tensos), приведенных в издании Ангелики Ригер. Три из них представляют собой диалоги между женщинами (в двух случаях из трех собеседницы известны); далее следуют диалоги между мужчиной и женщиной, в которых известны оба собеседника (если не идентифицированы, то хотя бы по именам). К этой категории относят также тенсоны, где указано только имя мужчины, которым обычно является известный трубадур, тогда как имя дамы покрыто мраком. Не исключено, что здесь речь идет не о текстах, реально сочиненных двумя поэтами, а всего лишь о литературной игре. Эта гипотеза основана на получившем широкое распространение приеме использования «сеньяля» (senhal*), то есть зашифрованного имени обожаемой дамы, ибо настоящее ее имя, согласно требованиям fin’amor, следует хранить в секрете, из опасения, что оно станет известно злоязычному клеветнику (lauzengier), также непременному персонажу куртуазного универсума. Вопрос об имени затрагивает фундаментальную проблему авторства в средневековой литературе: является ли имя автора подлинным или он избрал его для того, чтобы скрыть свою личность? В нашем случае проблема усложняется присутствием различия между «биологической» женственностью, то есть когда автором является реальная женщина, и женственностью «текстовой», когда лирическое «я» принадлежит женщине, но сам текст написан мужчиной. У многих возникают сомнения в «биологической» принадлежности к женскому полу окситанских поэтесс, ибо, действительно, трудно себе представить, откуда они взялись в средневековом мире, где исполнение всех общественно значимых функций было рассчитано исключительно на мужчин. Отстаивая «мужскую» принадлежность поэзии трубадурок, ее сторонники приписывали стихотворения, подписанные женскими именами, мужчинам, пожелавшим выдать себя за женщин; отсюда остается всего один шаг, чтобы произвести их в гомосексуалисты; впрочем, шаг этот в тогдашнем мужском мире было сделать чрезвычайно просто.

И наконец, в-третьих, стихи, принадлежащие перу авторов-поэтесс и написанные в самых различных жанрах: несколько сомнительных сирвент, куплет (cobla) из тенсоны или фрагмент кансоны донны Тибор и письмо в стихах Алазаис из Алтье, предназначенное для декламации, а не для пения, но при этом использующее приемы стихосложения, присущие трубадурам[49]. Этот последний текст является единственным образцом поэтического любовного послания, отправленного одной дамой другой, возможно даже Кларе Андузской, с целью попытаться помирить двух поссорившихся влюбленных. В данном случае автор выступает посредницей и одновременно женщиной…