Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

Сам Рашид во все эти плохие приметы не верил — бабьи бредни, больше ничего.

Еще Рашид пересказывал жене разные новости. Вот, например, американский президент Ричард Никсон подал в отставку в связи со скандалом.

Мариам помалкивала — она понятия не имела, кто такой Никсон и что за скандал заставил его уйти с поста. — и не могла дождаться, когда муж закончит болтать, затушит сигарету и удалится. Стальные пальцы, схватившие сердце, разжимались, только когда внизу хлопала дверь его комнаты.

Но однажды вечером он погасил сигарету — и не ушел.

— Ты когда-нибудь разберешь свой чемодан? Пора бы уже перестать тосковать, привыкнуть. Целая неделя прошла, а ты... С завтрашнего дня веди себя как жена. Фамиди? Поняла?

Зубы у Мариам застучали.

— Отвечай же!

— Да, поняла.

— Вот и чудесно. Что ты себе вообразила? Что у меня здесь гостиница? Что я содержу постоялый двор? Господи... что я говорил про слезы? Мариам! Ты слышала, что я сказал насчет слез?

На следующее утро, как только Рашид ушел на работу, Мариам распаковала свои вещи, повесила их в шкаф, принесла из колодца ведро воды, вымыла окна своей комнаты и гостиной на первом этаже, помыла пол, смахнула из углов паутину и проветрила дом.

Потом она замочила в горшке чечевицу, порезала морковь и картошку и тоже погрузила в воду. В уголке кухонного шкафа за грязными банками из-под специй нашлась мука, и Мариам замесила тесто, тщательно размяла, как учила ее Нана, потом завернула в мокрую тряпочку, набросила на голову хиджаб и отправилась в пекарню.

Рашид объяснил ей, где находится пекарня для жителей — пройти по улице, свернуть налево и сразу направо. Но его объяснения Мариам не пригодились — в нужное ей место направлялась целая толпа женщин и детей, и Мариам просто последовала за ними. Рубашки на мальчишках были латаные-перелатаные, штаны слишком маленькие или чересчур большие, ремешки на сандалиях истрепанные или вовсе оборванные. Некоторые палками катили перед собой старые ржавые обручи.

Их матери шли кучками по три-четыре человека (кое-кто в бурках[11], кое-кто — нет), весело переговаривались, громко смеялись. Хотя, казалось, радоваться было нечему — с уст у женщин не сходили больные дети и ленивые, нерадивые мужья.

— Если бы еда сама себя готовила!

— Господи ты боже мой, ни минуты покоя!

— А он мне тогда и говорит: клянусь, это правда...

Почти одни и те же слова повторялись на разные лады на пути к пекарне и в очереди к тандыру. У кого-то муж играл в азартные игры. У кого-то всем заправляла свекровь, а жене муж не давал ни рупии. Мариам только удивлялась про себя: как это получилось, что всем до единой достались такие ледащие мужья? Или это просто бабьи разговоры, своеобразный незнакомый ей ежедневный ритуал вроде замачивания риса или замешивания теста? И скоро она сама точно так же даст волю язычку?

Стоя в очереди, Мариам чувствовала на себе любопытные взгляды, слышала шепоток за спиной. У нее вспотели ладони — вдруг все вокруг уже знают, что она харами, позор для отца и всей семьи, предавшая свою мать и обесчестившая себя?

Уголком хиджаба Мариам вытерла капельки с верхней губы и постаралась взять себя в руки.

Вроде получилось.

И тут кто-то хлопнул ее сзади по плечу.

Мариам обернулась. Рядом с ней стояла толстенькая светлокожая женщина с темными, коротко стриженными кудряшками и круглым веселым лицом. На голове у нее тоже был хиджаб. Рот у женщины был куда более пухлый, чем у Мариам, на подбородке у чуть отвисшей нижней губы темнела большая родинка, зеленоватые глаза искрились дружелюбием.

— Ты ведь новая жена Рашид-джана? — широко улыбнулась круглолицая. — Из Герата приехала? Какая ты молоденькая! Тебя зовут Мариам-джан, да? А я Фариба, живу за пять домов от вас на той же улице, у нас калитка — зеленая. А это мой сын Hoop.

У мальчика было живое веселое лицо и черные вьющиеся волосы, в точности как у матери.

— Салам, Хала-джан[12].

— Ноору десять лет. Его старшего брата зовут Ахмад.

— Ему тринадцать, — сообщил Hoop.

— А еще одному мальчику — сорок. — Фариба засмеялась. — Мужа моего зовут Хаким. Он учитель в Дих-Мазанге. Загляни к нам как-нибудь, выпьем по чашечке чаю...

Словно по команде женщины обступили Мариам.

— Значит, ты — юная жена Рашид-джана...

— Как тебе Кабул?

— А я была в Герате. У меня там двоюродный брат.

— Кого ты хочешь первенцем — мальчика или девочку?

— Какие там минареты! Какая красота! Герат — замечательный город.

— Лучше мальчика, Мариам-джан, он сохранит имя рода...

— Ба! Мальчишка женится — и был таков. А девочка останется с тобой, будет опорой в старости...

— Мы слышали о вашем приезде.

— Рожай двойню! Мальчика и девочку! И все будут довольны.

Мариам попятилась. Дыхание у нее прерывалось, в ушах звенело, чужие лица расплывались перед глазами. Еще несколько шагов назад... Только отступать некуда, она в кольце.

Мариам умоляюще посмотрела на Фарибу. Та все поняла.

— Вот ведь набросились! Дайте ей пройти! Вы ее напугали!

Крепко прижав к груди шматок теста, Мариам двинулась прямо на обступившую ее толпу.

— Ты куда, хамшира!

Как только вокруг нее стало свободнее, Мариам сорвалась с места и побежала по улице. Только не туда, куда надо, — она поняла это на первом же перекрестке. Мариам повернулась и, низко опустив голову, бросилась назад. И — надо же! — на виду у всех споткнулась, упала и расквасила колено.

— Ты не ушиблась, хамшира?

— Да у тебя кровь!

Мариам вскочила и, прихрамывая, побежала дальше.

Поворот.

Еще поворот.

Вот она, их улица. Только где дом Рашида?

Мариам охватило отчаяние, на глаза навернулись слезы.

Попробовать сунуться наугад?

Эта калитка заперта. Эта открыта, но двор явно чужой. А здесь собака и куры, а у них нет никаких животных.

Вот вернется муж с работы, а жена собственный дом не может отыскать!

Мариам заплакала, забормотала молитвы.