Отречение. Император Николай II и Февральская революция - Всеволод Воронин

Последней волей Совета министров стало ходатайство перед царем о наделении чрезвычайными полномочиями «какого-нибудь» популярного военачальника и о создании «ответственного министерства». Но вопросами формирования правительства уже ведали совсем другие инстанции и лица. Царская власть в Петрограде была свергнута. Немногие воинские части, еще остававшиеся верными законному монарху не оказывали активного сопротивления, пытаясь удерживать лишь отдельные ключевые пункты столицы.

Оставаясь в Ставке, Николай II был застигнут врасплох молниеносным переворотом в Петрограде. Политический враг царя – П.Н. Милюков, как и «многие», с «удивлением» вспоминал, что тот отбыл в Ставку «накануне волнений», имея со «столицей только телеграфную и, как оказалось, еще менее надежную железнодорожную связь», и затем в течение нескольких дней довольствовался «успокоительными телеграммами Протопопова»[72].

Еще около полудня 27 февраля М. Палеолог вместе с Дж. Бьюкененом был принят русским министром иностранных дел Н.Н. Покровским и, выразив беспокойство «серьезными обстоятельствами», настоятельно советовал официальному Петрограду пойти, ради спасения династии, на «немедленное назначение министерства, внушающего доверие Думе». Министр согласился с этим мнением, но при этом заговорил о парализующем «всякое действие» влиянии Протопопова. Французский посол спросил: «Неужели же нет никого, кто мог бы открыть императору глаза на это положение?». Покровский в отчаянии воскликнул: «Император слеп!»[73].

M. Палеолог

В эти же часы Николая II знакомили с телеграммами генералов М.А. Беляева и С.С. Хабалова, содержавшими «ужасные известия» из Петрограда. Генералы докладывали об «угрожающем» положении и просили о «немедленной помощи». Беляев назвал случившееся «военным мятежом», сообщал о нехватке «Верных» войск и переходе «многих частей» на сторону «мятежников», а также настаивал на срочной присылке «действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города». По свидетельству дежурного офицера – полковника А.А. Мордвинова, царю было «не по себе». «Надо надеяться, что все это безобразие будет скоро прекращено», – говорил монарх. Но его слова опровергались новыми телеграммами, из которых следовало, что дела стали «еще хуже». К концу дня окружающие заметили, что государь «очень озабочен»[74].

В дневнике Николая II находим первую тревожную запись, посвященную событиям в столице: [27 февраля 1917 г.] «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия!».

Н. Н. Покровский

Правда, это не помешало царю, после короткого «доклада», потерять еще несколько драгоценных часов и устроить себе «прогулку по шоссе на Оршу» при «солнечной» погоде. Только «после обеда», т. е. по сути – вечером, Николай II «решил ехать в Ц[арское] С[ело] поскорее»[75].

М.В. Алексеев

Начальник штаба Ставки М.В. Алексеев предложил взволнованному и колеблющемуся царю свой план действий: «Собрать порядочный отряд где-нибудь примерно около Царского и наступать на бунтующий Петроград». Правда, он признался, что «нужно время… пройдет не менее пяти-шести дней, пока все части смогут собраться. До этого с малыми силами ничего не стоит и предпринимать». Слова Алексеева и нотки усталости в его голосе выдавали, как минимум, сомнения в успехе «предложенной меры»[76]. Да и названные им сроки сосредоточения войск для начала операции по усмирению столичного бунта – 5–6 дней – выдавали утопичность генеральского плана. Этого времени могло оказаться более чем достаточно для окончательной замены старого режима новым. Но других вариантов не было, и Николай II одобрил замыслы своего начальника штаба.

Главнокомандующим Петроградским военным округом царь назначил популярного в войсках генерала Н.И. Иванова, наделив его «чрезвычайными полномочиями» с «подчинением ему всех министров»[77]. Таким образом, бразды правления должны были перейти к военному диктатору, которому предстояло усмирить мятеж и восстановить порядок.

Действия М.В. Алексеева были внешне безукоризненными. Он передал командованию Северного, Западного и Юго-Западного фронтов высочайшее повеление о назначении нового главнокомандующего Петроградским военным округом и о «возможно» скорейшей отправке в распоряжение генерала Иванова двух кавалерийских и двух пехотных полков, а также одной пулеметной команды и двух «надежных» генералов в качестве «помощников» с каждого из этих фронтов. Самому Иванову было предписано 28 февраля двинуться на Петроград во главе царского резерва – Георгиевского батальона, сформированного в 1915–1916 гг. для охраны Ставки. Алексеев строго требовал «сделать все для ускорения прибытия прочных войск»[78]. Отправка частей с Северного и Западного фронтов велась 28 февраля и 1 марта, а с Юго-Западного фронта войскам надлежало выступить 2 и 3 марта.

Перед отъездом из Ставки Николай II в письме к императрице Александре Федоровне сообщал, что прибудет в Царское Село «через 2 дня» и что из-за последних петроградских новостей «видел здесь много испуганных лиц». Но никаких сомнений в Алексееве он жене не высказывал, заметив, что, «к счастью», тот «спокоен». Царь даже «совершенно» соглашался с предложением Алексеева «назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д.». Поведал он супруге и о том, что, по его сведениям, «беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих», и относил это к числу упущений своего дяди – великого князя Павла Александровича, занимавшего пост генерал-инспектора войск гвардии: «Удивляюсь, что делает Павел? Он должен был бы держать их в руках»[79]. Рассуждения о нерадивых министрах и об отбившейся от рук гвардейской молодежи свидетельствовали о трагическом непонимании последним русским самодержцем сути катастрофы, которая к тому моменту уже постигла русскую монархическую государственность.