Аналитическая психология - Карл Густав Юнг

67 Обе теории неврозов отнюдь не являются универсальными: это каустические средства, так сказать, местного применения. Они деструктивны и редуктивны. По любому поводу они говорят: «Это не что иное, как…» Они объясняют больному, что его симптомы имеют такое-то и такое-то происхождение и суть не что иное, как то-то или то-то. Было бы некорректно утверждать, что такая редукция в любом конкретном случае будет всегда ошибочна; однако, возведенная в статус общего объяснения как больной, так и здоровой психики, редуктивная теория сама по себе невозможна. Человеческая психика, будь она больной или здоровой, не может быть объяснена исключительно редукцией. Эрос, без сомнения, присутствует всегда и везде, стремление к власти, безусловно, пронизывает всю психику сверху донизу; однако психика не есть либо одно либо другое, и даже не то и другое вместе. Это также и то, как она с ними взаимодействовала и будет взаимодействовать. Узнав, как возник внутренний мир человека, мы постигли его лишь наполовину. Если бы все сводилось только к этому, он с равным успехом мог умереть много лет назад. Как живое существо он не понят, ибо жизнь состоит не только из вчера и не может быть объяснена простым сведением настоящего к прошлому. В жизни есть еще завтра, и сегодня становится понятным лишь тогда, когда мы можем прибавить к нашему знанию того, что было вчера, то, что будет завтра. Это относится ко всем психологическим проявлениям жизни, включая патологические симптомы. Симптомы невроза не просто следствия канувших в небытие причин, будь то «инфантильная сексуальность» или инфантильная жажда власти; они суть попытки нового синтеза жизни – безуспешные, но тем не менее попытки, не лишенные ценности и смысла. Они суть семена, которые не могут прорасти в силу неблагоприятных условий внутренней и внешней природы.

68 Читатель, несомненно, спросит: в чем же ценность и смысл невроза, этого бесполезнейшего и ужаснейшего проклятия человечества? Какая польза невротику от его невроза? Вероятно, такая же, как от мух и прочих вредителей, которых Боже милостивый сотворил с тем, дабы человек мог проявить полезную добродетель терпения. Какой бы нелепой эта мысль ни казалась с точки зрения естественной науки, она вполне разумна с точки зрения психологии, если вместо «нервные симптомы» подставить «вредители». Даже Ницше, как никто презиравший глупые и банальные мысли, не раз признавал, сколь многим он обязан своей болезни. Я сам знал нескольких людей, которые были обязаны всей своей полезностью и смыслом существования именно неврозу, не дававшему им совершать глупости и навязавшему им такой образ жизни, который позволил развить самые ценные задатки. Последние, возможно, были бы задушены на корню, если бы невроз, с его железной хваткой, не удерживал этих людей на положенном им месте. У некоторых людей весь смысл жизни, их истинная значимость кроются в бессознательном, тогда как сознательный разум есть не что иное, как ошибка и соблазн. У других все наоборот, и здесь невроз имеет другое значение. Во втором случае (но не в первом!) действительно показана основательная редукция.

69 Здесь читатель может согласиться, что в определенных случаях невроз действительно имеет такое значение, однако будет по-прежнему отрицать возможность столь масштабной целенаправленности в обычных, повседневных случаях. Какова, например, ценность невроза в вышеупомянутом случае астмы и истерических приступов тревоги? Я признаю, что ценность здесь не так очевидна, особенно если этот случай анализировать с редуктивной точки зрения, т. е. с позиций теневой стороны индивидуального развития.

70 Обе рассмотренные нами теории имеют нечто общее: они безжалостно вскрывают все то, что принадлежит теневой стороне человека. Это теории – вернее, гипотезы, – которые объясняют, в чем состоит патогенный фактор. Следовательно, они стремятся описать не положительные, а отрицательные ценности человека, чьи проявления особенно выражены.

71 «Ценность» – возможность демонстрации энергии. Однако поскольку отрицательная ценность точно так же есть возможность демонстрации энергии (что наиболее явственно можно наблюдать в характерных манифестациях невротической энергии), то и она есть определенная «ценность», только такая, которая вызывает бесполезные и вредные манифестации энергии. Сама по себе энергия ни плоха ни хороша, ни полезна ни вредна; она нейтральна, ибо все зависит от формы, в которую она переходит. Форма придает энергии ее качество. С другой стороны, одна лишь форма без энергии равно нейтральна. Для создания реальной ценности необходимы и энергия, и ценная форма. При неврозе психическая энергия[37] присутствует, однако, без сомнения, принимает неполноценную и непригодную форму. Обе редуктивные теории действуют подобно растворителям этой неполноценной формы. Они суть разрешенные каустики, с помощью которых мы получаем свободную, но нейтральную энергию. До сих пор предполагалось, что эта высвобожденная энергия находится в сознательном распоряжении пациента, а значит, он может использовать ее по своему усмотрению. Поскольку эта энергия считалась не чем иным, как инстинктивной силой полового влечения, многие говорили о ее «сублимированном» применении; при этом они исходили из того, что с помощью анализа пациент мог направить сексуальную энергию в некую «сублимацию», т. е. найти для нее иное, несексуальное применение, например в занятиях искусством или в какой-либо другой похвальной или полезной деятельности. Согласно данному подходу, пациент может, в соответствии со своим выбором или наклонностями, достичь сублимации собственных инстинктивных сил.

72 Можно допустить, что данный взгляд не лишен оснований в той мере, в какой человек вообще способен наметить четкую линию, которой должна следовать его жизнь. Однако мы знаем, что не существует такой человеческой дальновидности или мудрости, которая могла бы придать определенное направление нашей жизни, за исключением разве что небольшим ее отрезкам. Это, разумеется, справедливо только в отношении «обычной» жизни, но не «героической». Последний тип тоже существует, но встречается гораздо реже. Здесь мы не вправе сказать, что никакого направления жизни придать нельзя, или можно, но исключительно коротким промежуткам. Героический стиль жизни абсолютен, т. е. он определяется судьбоносными решениями, причем решения двигаться в неком направлении иногда придерживаются до самого конца. Общеизвестно, что доктор большей частью имеет дело с обычными людьми, редко с героями, но и тогда это в основном тот тип, чей поверхностный героизм не более чем инфантильное противление всемогущей судьбе, если не напыщенность, призванная скрыть болезненное чувство неполноценности. В этом всепоглощающе рутинном существовании, увы, почти не бывает здоровой незаурядности и слишком мало места для явного героизма. Не то чтобы от нас вообще не требовали героизма: напротив – и это самое раздражающее и тягостное – банальная повседневность предъявляет банальные требования нашему терпению, нашей преданности, выдержке, самоотверженности; чтобы выполнить эти требования со смирением, без показных жестов, требуется героизм, который невидим со стороны. Он лишен блеска, не ждет похвалы и вечно прячется в повседневном одеянии. Таковы требования, неисполнение которых приводит к неврозу. Дабы избежать их, многие принимали смелые решения о своей жизни и придерживались их, пусть даже по мнению большинства это было большой ошибкой. Перед такой судьбой можно лишь склонить голову. Но, как я уже говорил, такие случаи редки; остальные же составляют подавляющее большинство. Для них направление жизни отнюдь не четкая, прямая линия; их судьба подобна замысловатому лабиринту, переполненному возможностями, но из этих многочисленных возможностей лишь одна – их собственный верный путь. Кто мог бы, даже вооруженный самым полным знанием собственного характера, заранее определить эту единственную возможность? Многое, бесспорно, может быть достигнуто с помощью воли, однако, учитывая судьбу некоторых явно волевых личностей, было бы фундаментальной ошибкой пытаться любой ценой подчинить судьбу своей воле. Наша воля есть функция, регулируемая размышлениями; следовательно, она тесно зависит от качества таких размышлений. Эти размышления – если это действительно размышления – должны быть рациональны, т. е. они не должны противоречить здравому смыслу. Однако разве кто-нибудь доказал – и докажет ли когда-нибудь в будущем – что жизнь и судьба находятся в согласии со здравым смыслом, что они тоже рациональны? Напротив, у нас есть веские основания полагать, что они иррациональны, или, в крайнем случае, уходят своими корнями за пределы человеческого разума. Иррациональность событий проявляется в том, что мы называем случаем и что, разумеется, вынуждены отрицать: человек в принципе не может представить себе процесс, который не был бы каузально обусловлен, а если процесс каузально обусловлен, значит, он не случаен[38]. На практике, однако, случай правит везде, причем настолько бесцеремонно, что с тем же успехом мы могли бы спрятать свою каузальную философию куда-нибудь подальше. Многообразие жизни управляется законом и вместе с тем не управляется законом, оно рационально и вместе с тем иррационально. Посему разум и воля, которая коренится в разуме, имеют силу лишь до определенной степени. Чем дальше мы движемся в направлении, избранном разумом, тем больше мы можем быть уверены, что исключаем иррациональные возможности жизни, имеющие такое же право быть прожитыми. Разумеется, более развитая способность определять направление своей жизни была крайне целесообразной для человека. Можно с полным правом утверждать, что обретение разума есть величайшее достижение человечества; тем не менее это не означает, что так должно быть или так будет всегда. Страшная катастрофа Первой мировой войны жирной чертой перечеркнула расчеты даже наиболее оптимистически настроенных рационалистов культуры. В 1913 году Вильгельм Оствальд писал: