Настоящая любовь и прочее вранье - Уитни Гаскелл

Я попыталась отнять руку, но Джек схватил ее, на секунду прижал к щеке и, лукаво блестя глазами, улыбнулся.

– Кстати… насчет прошлой ночи… – начал он и, не договорив, нырнул в кровать, отшвыривая халат.

Часа через два после ухода Джека, когда я, счастливо напевая, выходила из душа, меня вдруг осенило, что я упустила из виду важную часть информации: не узнала его фамилии. О Господи! Как же это я не спросила?!

Мысленно перебрала события двух последних дней, начиная с того момента, когда он представился в самолете… потом мы гуляли… ужинали в ресторане… я видела его кредитку… нет, не видела. Метрдотель в ресторане его узнала… и, кажется, он платил наличными.

Я пыталась… безуспешно пыталась не чувствовать себя девкой, шлюхой. Что может быть аморальнее, чем спать с человеком, которого знаешь только по имени? По моему мнению, после такого остается один шаг до того, чтобы снимать мужчин в баре или напроситься в шоу Джерри Спрингера о женщинах, залетевших от папаши бойфренда.

Неужели Джек сделал это специально? Значит, он охотник, как я и предполагала? Способен лишь на перепихон по-быстрому, а потом, как водится, старается смыться без лишнего шума, не оставив следов? Нет, не могу поверить. Есть куда более легкие способы склеить женщину, не проводя с ней целый день в разглядывании достопримечательностей! Кроме того, вчерашней ночью, когда мы лежали в постели, отдыхая от ласк, Джек повернулся на бок, приподнялся на локте, взглянул на меня и спросил:

– Ты ведь знаешь, что я тебя не обманываю?

– Ничего не знаю, – засмеялась я. Мы всю ночь подшучивали друг над другом, и мне показалось, что он затеял новый розыгрыш.

Но Джек, похоже, говорил серьезно, потому что спокойно пояснил:

– Обычно я не делаю ничего подобного. И не думаю, что ты тоже легко идешь на мимолетные связи. Просто хочу, чтобы ты это знала.

Через несколько минут я заснула, чувствуя себя в полной безопасности, как ни странно для женщины, лежавшей совершенно голой рядом с едва знакомым мужчиной. Но вспомнила я эти слова только сейчас. Вспомнила и подумала… нет, твердо уверилась: Джек сказал то, что думал в тот момент, даже если потом забыл обо всем. И что такого, если я не знаю его фамилии? Подумаешь! Спрошу сегодня, когда он позвонит в три, прежде чем заехать за мной, как мы и собирались. Разумеется, это всего лишь оплошность с его стороны. Разумеется.

Зазвонил телефон, оборвав мои невеселые размышления. Я потянулась к трубке:

– Алло!

– Клер?!

Голос был приглушенный, но вполне узнаваемый.

– Мадди? Господи, куда ты пропала? Я звоню тебе два дня, ты что, автоответчик не слушаешь? Просто не поверишь, что со мной произошло и… что стряслось? – осеклась я, озадаченная сопением на другом конце линии. – Ты заболела?

И тут Мадди разразилась слезами.

Обычно, когда мы с Мадди некоторое время не видимся, наша встреча сопровождается визгом, объятиями и древним женским ритуалом обмена комплиментами вроде «какая у тебя прическа!» или «где ты купила эти туфли?».

Но только не в этот раз. Мадди, открывшая мне дверь, выглядела кошмарно. Она очень редко плакала: в отличие от меня по натуре моя подруга человек жизнерадостный. Но теперь глаза погасли, нос покраснел, лицо распухло… сто лет не видела ее такой, с той самой ночи в общаге колледжа, когда она перебрала текилы и корчилась в рвотных спазмах над унитазом.

Мадди впустила меня в свое жилище, которое предпочитала именовать «квартирой», и я тут же споткнулась о складку светлого пушистого ковра, подозрительно похожего на шкуру освежеванного волкодава.

Немного опомнившись и оглядевшись, я осознала, что апартаменты Мадди можно хоть сейчас снимать на журнальный разворот. Сплошной модерн и много света: безупречно белый диван, хромовые, обтянутые черной кожей стулья, шикарные лампы, стратегически размещенные вазы и подушки цвета апельсиновых леденцов. Одна стена была целиком стеклянная, через легкие белые занавески пробивался солнечный свет. Словом, местечко именно такого типа, где я мгновенно начинаю чувствовать себя неуклюжей, громоздкой и плохо одетой.

– Заходи, – всхлипнула Мадди. – Пойдем на кухню. Хочешь бокал вина? Мне, по крайней мере, не повредит.

– Вот это да! – прошептала я. – Невероятно! Мадди безразлично пожала плечами.

– Думаю, с белым покончено. Собираюсь все поменять, может, вернуться к ретро – дизайну в стиле восьмидесятых.

– Вряд ли восьмидесятые можно считать ретро, – робко возразила я, и Мадди, несмотря на очевидно подавленное настроение, умудрилась бросить на меня сожалеющий взгляд.

Она до ужаса современная и стильная, истово следует самому последнему крику моды, не важно, в какой категории: одежда, обувь, мебель, безделушки. Неудивительно, что ее работа – отслеживать тенденции моды, лучшего специалиста в этой области трудно найти. Мало того, Мадди совершенно не прилагает никаких усилий, чтобы быть впереди, и, думаю, ее легко за это возненавидеть. Во всяком случае, я пыталась это сделать, когда мы впервые встретились на первом курсе Бостонского коллежа. Да и кто бы на моем месте проникся нежными чувствами к миниатюрной, безупречно красивой подружке, чье присутствие, казалось, подчеркивало каждый мой недостаток?! Подростком Мадди работала моделью для каталога. Когда она рассказала об этом, мне стало еще труднее дружить с ней, поскольку я в принципе терпеть не могу моделей. Не выношу, как они жеманятся, надувают губки, откидывают волосы и объявляют с отчетливым южноамериканским акцентом, что просто обожают жареный картофель, предпочтительно – залитый майонезом, а потом щебечут, что их зарядка сводится к ежедневным сеансам секса с французскими фотографами. Не то чтобы Мадди походила на них, но все же…

Единственное, что не позволило ей стать профессиональной моделью, – рост, всего пять футов два дюйма. Но в остальном она была совершенна. В роду ее матери были японцы, отец – рыжий американец ирландского происхождения, и Мадди унаследовала лучшее от обоих: сливочная кожа, длинные, блестящие черные волосы, изящные, идеально пропорциональные черты матери и широко поставленные голубые глаза отца. Наиболее неприятным ее качеством, возможно, являлась способность поедать все, что только возможно, и при этом сохранять точеную фигурку. У нее тело профессиональной танцовщицы, ужасная несправедливость! Я точно знаю, что она жуткая лентяйка и самое большее усилие, на которое она способна – пробежать десять футов за такси. Но, несмотря на все эти омерзительные свойства, сердце у Мадди невероятно доброе, я уж не говорю о великодушии и прекрасном знании человеческой натуры. Честно сказать, ненавидеть ее очень сложно… слишком уж она славная. Помимо всего прочего, Мадди для меня скорее сестра, чем друг. Когда мои родители наконец решили разорвать, и без того почти несуществующий, союз, Мадди просиживала со мной долгими ночами, выкурив несметное количество «Мальборо лайт» и обсуждая планы отмщения последней из вереницы подружек моего папаши. Когда же ее отец, биржевой брокер, умер от инфаркта в совсем еще молодом возрасте – ему было пятьдесят два, – я стояла рядом с ней на похоронах, держа Мадди за руку и снабжая бумажными носовыми платками. Но дело не только во взаимной поддержке в трудный час: мы вместе отдыхали, вместе веселились и первый год работы на Манхэттене жили в одной квартире. Мадди всегда была рядом, когда мне приходилось плохо… и если даже временами бывала легкомысленной, с лихвой восполняла это своей преданностью и состраданием.