Пандора - Сьюзен Стокс-Чепмен

– Это полная чепуха!

– Уверяю вас, с ней что-то не то. Ей здесь не место.

Мэттью чешет запястье. Иезекия с отвращением замечает ржавое пятно на его рукаве.

– Чепуха! – снова говорит он. – У тебя помутнение в голове от недосыпа. Только и всего.

– Недосып – это бы еще ничего. Мы глаз не сомкнули с тех пор, как ее привезли.

Братья и впрямь выглядят измученными: их рты плотно сжаты и напоминают сушеные груши, кожа серая, как донный ил, но Иезекию это мало волнует, потому что он чувствует присутствие чужих ушей. Весь док вдруг затих. Тибб и его работники встали полукругом, ассенизаторы, забыв обо всем, склонились над своими лопатами, от которых поднимается вонючий пар. Он видит, как двое – один из них тот самый китаец, в этом Иезекия уверен, – обмениваются репликами, и кто-то позади смеется. Испытывая горькое разочарование и обиду, он шагает к Мэттью и обхватывает рукой его мускулистое плечо. Ноздри улавливают тяжелый смрад давно не мытой кожи, солоноватый запах рыбы и водорослей. Эти ароматы смешиваются с тошнотворным зловонием экскрементов и гнилья, плавающего в Темзе, так что Иезекии приходится собрать в кулак всю свою волю, чтобы его не вырвало прямо на башмаки.

– А теперь слушай меня, – шипит Иезекия, – я не позволю тебе все разрушить.

– Да это не мы разрушаем, а эта штука, – Мэттью кивает за спину. – Это негодящая вещь. Дрянная.

– А я говорю, все это чепуха!

– Сэр, знали бы вы, что учудила эта штука. Чарли за несколько дней не произнес ни слова.

– Довольно, Кумб, а иначе ни ты, ни твои братья не получите ни гроша!

– Э нет, мистер Блейк, – возражает Мэттью, и теперь его голос обретает твердость. – Мы хотим больше денег. За все наши тяжкие труды, которых нам стоило добыть эту штуку, за плавание, которое мы с ней совершили. А главное, за те опасности, которым вы нас подвергли. Я полагаю, все это стоит вдвое больше той суммы, на которую мы уговорились.

– Этого не будет! – фыркает Иезекия, но теперь и сам понимает, что теряет контроль над происходящим. – Цена, которую я назначил, более чем достойная.

– Тогда мы снова погрузим ее на корабль, свезем в открытое море и выбросим за борт, где этой чертовой дряни самое место.

Когда Мэттью собирается уйти, Иезекия крепче сжимает его руку.

– Нет! Прошу тебя! Я…

Во рту у него пересыхает, взгляд становится безумным. Он не может этого лишиться, просто не может. Братья Кумб глядят на него мутными глазами. Иезекия корчит гримасу и отпускает руку Мэттью.

– Я сейчас дам вам оговоренное вознаграждение, а остальное – когда сам совершу сделку. Раньше этого я не смогу вам заплатить.

На скуле Мэттью дергается мускул. Три брата переглядываются, кивают.

– Отлично, – говорит Мэттью. Он кивает братьям, и те забираются в повозку. – Но, если мы не получим деньги до конца месяца, будьте уверены, что мы придем и выломаем вашу дверь.

Иезекия сердито вскидывается.

– Вам что, недостаточно моего слова? Я хоть раз вас обманывал?

– Нет, – примирительно говорит Мэттью, беря в руки поводья. – Но раньше мы и не доставляли вам ничего подобного.

И снова она вынуждена считать часы. Придется еще некоторое время провести под одной крышей с Иезекией. Но Дора упряма, и ее воображение уже взмахивает крылами.

Что ж, ее украшения пришлись не ко двору. Не важно, думает Дора, шагая по дорожке, ведущей к собору Святого Павла. Пройдет несколько лет, и они войдут в моду, а она постарается, чтобы к тому времени ее изделия остались в целости и сохранности. Она же не дура. Дора прекрасно понимает, что ювелир просто хочет ее попридержать. Скорее всего, он ей снова откажет. Но кто лучше нее изготовит такие украшения? Это ведь ее маменька была гречанкой. Дора провела все детство на раскопках в Греции. Это у нее в крови!

«Agáli-agáli gínetai i agourída méli». «Медленно, очень медленно горький виноград превращается в мед».

Требуется время, чтобы вырасти или стать лучше.

Каждое утро после завтрака, еще до того как родители стали уезжать на раскопки, Дору учили греческому алфавиту, пословицам и древним легендам маменькиной родины. «Имей терпение» – вот что значила эта пословица. Но разве она недостаточно долго была терпеливой?

Когда Дора вновь оказывается в сутолоке Ладгейт-стрит, она переходит на правую сторону улицы, где широкий тротуар позволяет избегать встречных экипажей и толкотни лондонской толпы. После морозной ночи дороги покрылись тонким черным льдом; чтобы пройти здесь и не упасть, требуется известная сноровка, умение твердо ставить подошву, при этом чуть наклоняя тело вперед, чтобы при ходьбе равномерно переносить его вес с одной ноги на другую, так что перемещение по скользким улицам города становится рискованным физическим упражнением. Дора оказывается между книжной лавкой и портновской мастерской, когда позади нее бьют одиннадцать часов колокола Святого Павла, а прямо перед ней происходит нечто ужасное. Лошадиное ржание прорезает воздух.

Дора умудряется пробраться сквозь тотчас собравшуюся толпу, стараясь не поднимать голову, ибо подобные происшествия здесь не редкость, и большинство имеют ужасные последствия – лучше избегать кошмарных видений, которые будут долго тебя преследовать, если ты увидишь все своими собственными глазами, – но тут она слышит женский вопль и узнает голос Лотти Норрис. Дора поднимает глаза – и в то же самое мгновение видит метнувшуюся от дверей их магазина служанку с развевающимися юбками. Дора подхватывает свои юбки и, забыв обо всем, тоже переходит на бег. Прямо перед их магазином перевернулась повозка. Лошадь, хотя и лежит на боку, вроде бы не пострадала. Но под ней… Нога Иезекии застряла под крупом лошади, и он, театрально взвывая, во всеуслышание сообщает о своих страданиях. Обступив его полукругом, стоят, неуклюже переминаясь c ноги на ногу, трое не знакомых Доре мужчин. Один из них нервно мнет в руках потрепанную шапку.

– Видите? – вопит незнакомец. – Вы видите? Из-за нее одни напасти!

Дора изумленно глядит на них. Крупные мускулистые мужчины, все с медно-рыжими волосами, у всех одинаковые, очень светлые глаза в прожилках кровеносных сосудов, и все очень болезненного вида, отмечает она, глядя на их серые лица. Подойдя поближе, она чувствует исходящий от них горьковато-затхлый запах моря.

– Чертова животина поскользнулась на льду – только и всего! – Иезекия чуть не плюется. – Она сломала мой трофей. Пристрелите ее, кто-нибудь! Проклятая тварь заплатит за это своей жизнью, будьте уверены!

– Ну-ну, – воркует подскочившая Лотти, сунув ладонь ему в руку. – Возможно, никакого ущерба нет.

– Разумеется, ущерб есть! – отрезает Иезекия, тщетно пытаясь вытащить ногу из-под лошади. – Не может быть, что нет ущерба. Мэттью, скажи мне, как там дела?