Третий рейх - Роберто Боланьо

В целом эта ночь почти ничем не отличалась от предыдущей. Дискотека не имела никакого названия, хотя Ягненок сказал, что она якобы называется «Старье берем»; так же как и вчерашняя, она была больше рассчитана на местный рабочий люд, чем на туристов; музыка и освещение были просто ужасными. Чарли принялся за выпивку, а Ханна с Ингеборг пошли танцевать с испанцами. Все кончилось бы как обычно, не случись вдруг драка, что здесь дело обычное, по словам Волка, который посоветовал нам как можно скорее уходить. Попробую восстановить эту историю: все началось с одного типа, делавшего вид, что танцует между столиками и вдоль площадки, не заходя на нее. Похоже, он не заплатил за вход и находился под кайфом. Разумеется, по поводу последнего точно ничего нельзя утверждать. Его отличительной чертой, на которую я обратил внимание задолго до того, как началась эта заварушка, была свисавшая с руки довольно толстая палка, которой он то и дело поигрывал, хотя Волк потом уверял, что это была трость из свиной кишки и что после удара ею на теле остается шрам на всю жизнь. В любом случае поведение лжетанцора выглядело вызывающим, и вскоре к нему подошли двое местных официантов, которые здесь не носили формы и ничем не отличались от клиентов, разве что суровым обхождением и разбойничьими физиономиями. Между ними и обладателем трости возникла перепалка, постепенно набиравшая обороты.

До меня донеслись слова последнего:

— Моя шпага сопровождает меня повсюду, — так своеобразно именовал он свою трость, реагируя на запрещение находиться с нею на дискотеке.

Официант ответил:

— У меня есть кое-что покруче твоей шпаги. — Вслед за этим полился поток грубых ругательств, которых я не понял, а под конец официант сказал: — Хочешь убедиться?

Владелец трости словно онемел; рискну утверждать, что в то же время он вдруг побледнел как полотно.

Тогда официант поднял свою мускулистую и волосатую руку гориллы и произнес:

— Видел? Это будет покруче.

Владелец трости засмеялся в ответ, но не вызывающе, а словно с облегчением, хотя не думаю, что официанты способны были уловить разницу, и, взяв свою палку за оба конца, поднял ее вверх и натянул, как лук. И продолжал смеяться бессмысленным, пьяным, жалким смехом. В это мгновение рука, которую демонстрировал официант, рванулась вперед, словно разжатая пружина, и схватила палку. Все произошло очень быстро. Тут же, покраснев от натуги, официант переломил ее надвое. За одним из столиков зааплодировали.

С такой же быстротой владелец палки бросился на официанта, заломил ему руку за спину, прежде чем кто-либо успел ему помешать, и в мгновение ока сломал ее. Мне кажется, что я, несмотря на то что во время этого инцидента музыка продолжала играть, слышал хруст ломающихся костей.

Поднялся страшный крик. Вначале завопил официант, которому сломали руку, потом к нему присоединились голоса тех, кто ввязался в потасовку, причем было непонятно, по крайней мере с моего места, кто на чьей стороне, и под конец орали уже все присутствующие, даже те, кто понятия не имел, из-за чего заварилась каша.

Мы решили ретироваться.

На обратном пути нам повстречались две полицейские машины. Волка с нами не было, мы не смогли найти его в толкотне у выхода, и теперь Ягненок, который без всяких возражений последовал за нами, горевал о том, что бросили его друга, и требовал вернуться. Но Чарли был категоричен: если испанец желает вернуться, пусть возвращается автостопом. Сошлись на том, что подождем Волка в «Андалузском уголке».

Когда мы подъехали, бар еще был открыт, я имею в виду, открыт для всех, терраса освещена и полна народу, несмотря на столь поздний час; хозяин по просьбе Ягненка, поскольку кухня действительно уже не работала, приготовил нам пару цыплят, которых мы сопроводили бутылкой красного вина; после этого, не утолив как следует аппетит, мы управились с целым подносом, уставленным кусочками колбасы, ломтями ветчины и хлебом с помидорами и маслом. Когда терраса была уже закрыта и внутри бара находились только мы да хозяин, который в эти часы предавался своему излюбленному занятию — смотреть видеофильмы про ковбоев и не спеша ужинать, появился Волк.

Увидев нас, он пришел в ярость, причем все свои упреки — «оставили меня одного», «бросили меня», «вот и доверяй после этого друзьям» и т. п. — адресовал, как ни странно, Чарли. Ягненок же, который, по-хорошему, был здесь единственным его другом, делал вид, что ему стыдно, и демонстрировал немое согласие со словами своего приятеля. А Чарли, что еще более странно, смиренно принимал эти упреки и извинялся, соглашался с ними вроде бы в шутку, но при этом пускался в объяснения — словом, вел себя так, словно польщен тем, что неистовые жесты и примитивная брань адресованы именно ему. Да, Чарли это нравилось! Вероятно, он принимал эти откровения за подлинную дружбу! Это было просто смешно! Должен подчеркнуть, что мне Волк не высказал ни единого упрека, а с девушками вел себя как всегда — то вежливо, то развязно.

Я уже собирался уйти, когда в бар вошел Горелый. Кивком поздоровавшись с нами, он уселся за стойку, спиной к нам. Я дождался, когда Волк закончит рассказывать о событиях на дискотеке «Старье берем», которые он наверняка приукрасил, добавив потоки крови и неслыханное количество арестованных, и подошел к Горелому Его верхняя губа наполовину представляла собой бесформенный струп, но очень скоро ты переставал обращать на это внимание. Я спросил, не страдает ли он бессонницей, и он улыбнулся в ответ. Нет, бессонницей он не страдает, просто ему хватает нескольких часов сна, чтобы потом нормально выполнять свою работу, а работа у него нетрудная и интересная. Он был не слишком разговорчив, но и не такой молчун, каким я его себе воображал. У него были мелкие, словно бы подпиленные зубы, находившиеся в ужасном состоянии, которое я по своему невежеству не знал, чему приписать: воздействию огня или просто-напросто недостаточному уходу за полостью рта. Неудивительно, что человек с сожженным лицом не слишком заботится о состоянии своих зубов.

Он спросил, откуда я родом. У него был негромкий, но очень звучный голос человека, уверенного, что его правильно понимают. Я ответил, что из Штутгарта, и он кивнул так, словно город был ему хорошо знаком, хотя он наверняка там никогда не был. Одет он был так же, как днем: короткие штаны, майка и веревочные сандалии. Бросается в глаза его физическое сложение: широкая грудь, сильные руки с выпуклыми бицепсами, хотя когда он сидит за стойкой, — и пьет чай! — то кажется более худым, чем я. Или более робким. Несмотря на скудный гардероб, он, по-видимому, заботится о своем внешнем виде, хотя и на самом простом уровне: волосы причесаны, и не чувствуется дурного запаха. Последнее можно в каком-то смысле отнести к маленьким подвигам, ибо, живя на пляже, ты можешь пользоваться только соленой водой. (Если принюхаться, от него пахло морской водой.) На мгновение я представил себе, как он изо дня в день или из ночи в ночь стирает свою одежду (штаны, несколько маек) в море, моет свое тело в море, справляет нужду в море или на пляже, том самом пляже, где потом возлегают сотни туристов, и среди них Ингеборг… Не в силах справиться с внезапно подступившим отвращением, я вообразил, как сообщаю о его хулиганском поведении в полицию… Нет, я, конечно, этого делать не стану. Тем не менее чем объяснить, что человек, имеющий оплачиваемую работу, не в состоянии обеспечить себе достойное место для сна? Разве цены на любое жилье в этом городке непомерно высоки? Разве не существует дешевых пансионов или кемпингов, пусть даже они расположены не на самом берегу? Или же наш приятель Горелый надеется таким образом, не платя за квартиру, приберечь некоторое количество песет на то время, когда кончится летний сезон?