Бал безумцев - Виктория Мас

– Грех упускать такую солнечную погоду, хочу прогуляться в Мёдон, у меня там дела. Что скажешь, Теофиль?

– Конечно…

– А ты, Эжени?

Дочь, изумленная, что к ней обращаются таким ласковым тоном, поднимает взгляд от чашки с кофе. Семейство собралось в обеденном зале – мать молча намазывает маслом кусочек хлеба, бабушка пьет черный чай с печеньем, отец доедает омлет, и только Теофиль не притронулся ни к чему из того, что есть на столе. Молодой человек сидит, опустив голову и не сводя глаз с остывшего кофе в своей чашке; руки сложены на коленях, челюсти плотно сжаты. У него за спиной в окно льются солнечные лучи, окрашивая багрянцем рыжие волосы.

Эжени испытующе смотрит на отца. Не в привычках главы семьи брать с собой дочь куда бы то ни было, особенно если он едет по делам, – эта привилегия дарована Теофилю. Однако отец, сидящий в торце стола, спокойно встречает ее взгляд. Возможно, отсутствие стычек в последние дни смягчило его отношение к дочери, и теперь, когда она ведет себя благопристойно – так, как ему всегда и хотелось, – он готов снизойти до нормального общения.

– Прогулка на свежем воздухе пойдет тебе на пользу, Эжени.

Бабушка, сидящая напротив, подбадривает ее кивком, держа фарфоровую чашечку за ручку большим и указательным пальцами. Эжени сегодня собиралась еще раз наведаться к Лемари – спросить, не нужна ли ему работница в книжной лавке. Она могла бы, к примеру, расставлять книги на полках или помогать в издании «Спиритического обозрения», да хоть полы мести – что угодно, лишь бы ей дали возможность вырваться из-под отцовской опеки. Но визит в лавку придется отложить – отказаться от поездки в Мёдон под предлогом, что ей нужно сходить туда, где продается эзотерическая литература, никак невозможно.

– С удовольствием, папа.

Эжени делает глоток кофе. Хорошее настроение отца ее приятно удивляет. Она не замечает, как сидящая справа мать украдкой вытирает салфеткой слезу, бегущую по щеке.

* * *

Фиакр катит вдоль Сены, копыта лошадей ритмично цокают по мостовой. На тротуарах цилиндры и шляпки с цветами бросают друг другу вызов над головами прохожих; парочки, еще не расставшиеся с теплыми плащами, прогуливаются по набережным и мостам, оседлавшим реку. Эжени сквозь стекло наблюдает, как город охватывает утренняя суета, а сама чувствует умиротворение. Чистое небо над серо-голубыми крышами, мысли об этой спонтанной поездке с отцом и братом, а еще предвкушение новой жизни, которая ждет ее на другом берегу реки, скрашивают путь. Наконец-то она нашла свое место в жизни, и никто ей ничего не навязывал. Эта маленькая победа будоражит ее и одновременно приносит успокоение – победа, о которой она никому не скажет и даже виду не подаст, потому что внутренними победами поделиться невозможно.

Глядя в окно фиакра, Эжени не замечает, с каким траурным видом брат сидит справа от нее. Теофиль тоже смотрит на город. Каждый квартал, остающийся за спиной, приближает их к цели назначения. Слева мимо проплыло здание Парижской ратуши, впереди уже маячит остров Святого Людовика. Сейчас фиакр преодолеет мост Сюлли, минует Ботанический сад и зверинец, а там уже пора будет выходить. Теофиль подносит сжатый кулак ко рту и бросает взгляд на отца. Тот сидит лицом к детям, положив обе ладони на набалдашник трости, упирающейся в пол между его ботинками. Голова отца опущена, он чувствует взгляд сына, но не желает отзываться.

Если бы Эжени на миг отвлеклась от своих раздумий, она наверняка заметила бы гнетущую атмосферу, которая царит в тесном, обитом войлоком фиакре с той самой минуты, как он тронулся в путь. От нее не укрылись бы ни мрачное лицо брата, ни напряженная поза отца, и она подивилась бы, почему обычная прогулка за город заставляет их нервничать. И еще она бы заметила, что Луи, вместо того чтобы свернуть к Люксембургскому саду, сейчас погоняет лошадей вдоль Ботанического, по направлению к Больничному бульвару.

Лишь когда фиакр внезапно останавливается, Эжени выходит из оцепенения, оборачивается к отцу, к брату и ловит непривычное выражение на их лицах – смесь торжественности и тревоги. Она не успевает ничего сказать, ее опережает отец:

– Выходим.

Озадаченная Эжени повинуется, следует за братом. Ступив на землю, она поднимает глаза к величественной каменной арке: по обеим сторонам открытых ворот высятся две колонны, над каждой высечено: «Свобода, Равенство, Братство», а между ними черными прописными буквами на белых камнях выложено: «Больница Сальпетриер». Сквозь проем в арке, в конце длинной мощеной аллеи, видно еще более величественное сооружение – массивное, гнетущее, будто поглотившее все пространство вокруг себя. Оно увенчано эбеново-черным куполом.

Эжени задыхается в приступе тошноты. Она даже не успевает обернуться – рука стоящего позади отца крепко сжимается на ее предплечье.

– Не спорь, дочь моя.

– Отец… Я не понимаю!

– Твоя бабушка мне все рассказала.

У девушки кружится голова, ноги подгибаются, не выдерживая вес тела, и она чувствует, как вторая рука – старшего брата – осторожно подхватывает ее под локоть с другой стороны. Эжени поднимает голову к отцу, открывает рот, но не может произнести ни слова. Отец бесстрастно смотрит на нее, и эта бесстрастность пугает ее больше, чем привычный гнев в его глазах.

– Не держи зла на бабушку. Она не могла хранить твою тайну.

– Но я сказала ей правду, клянусь вам…

– Правда это была или ложь, не имеет значения. Тому, о чем ты ей наговорила, не место в моем доме.

– Умоляю вас, выставите меня за дверь, отправьте в Англию, куда угодно, только не сюда!

– Ты – Клери, и будешь носить эту фамилию, где бы ни оказалась. Только здесь тебе не удастся опозорить нашу семью.

– Папа!

– Всё, довольно!

Эжени обращает расширенные от ужаса глаза на брата – его лицо, обрамленное рыжими волосами, никогда еще не казалось ей таким бледным. Он сжимает челюсти и не осмеливается взглянуть на сестру.

– Теофиль…

– Прости, Эжени.

Поверх его плеча на маленькой мощеной площади девушка видит Луи – тот сгорбился на облучке, поникнув головой, и тоже отводит взгляд. Эжени тянут ко входу в больницу, она пытается сопротивляться, но безуспешно – тело ей больше не повинуется, оно уже сдалось, поскольку и так ясно, что борьба не поможет. Ноги у Эжени опять подгибаются, и двое мужчин почти несут ее. В последнем порыве спастись она хватается обеими руками за плащи отца и брата, выдыхает слабеющим голосом, как человек, у которого отняли всякую надежду:

– Только не сюда… умоляю вас… не сюда… – и больше не оказывает сопротивления.

Каблуки ее сапожек цокают по брусчатке центральной аллеи, вдоль которой высятся голые деревья. Голова Эжени запрокинулась, шляпа с цветами, которую она выбрала для прогулки, упала на землю. Лицо девушки обращено к чистому голубому небу, солнечные лучи слепят глаза и нежно гладят по щекам.