Шехерезада - Энтони О'Нил

— В Матбак?

— Другие переполнены. Во время Ид-аль-Фитра складывается нестандартная обстановка.

— Я имею в виду… неужели действительно надо было сажать его в тюрьму?

За долгие годы аль-Синди ибн-Шаак привык к капризам халифа, научившись менять тон с поразительной легкостью и поспешностью.

— От всей души прошу прощения, о повелитель. Солдатам было приказано следить за порядком во время торжеств. К сожалению, не оставалось выбора, кроме временной изоляции. Впрочем, похоже, монах безобидный. Завтра выпустим.

— Очень хорошо. И еще одно, Синди…

— Слушаю, о повелитель.

— Он там что-то кричал…

Ибн-Шаак кивнул.

— Что-то невнятное, о повелитель, разобрать невозможно.

— Вообще никто ничего не понял?

— Кажется, про какую-то кровавую тучу.

— Про кровавую тучу?..

— И насчет опасности. Мы, конечно, его расспросили, но дальше он говорить отказался.

Солгав, начальник шурты понял по омрачившемуся лицу халифа, что изложенные им сведения неожиданно приняты с полной серьезностью.

— Значит, это пророчество?

— Вероятно.

— Он размахивал какой-то бумагой?

— Наверно, пророчество на ней записано, — предположил ибн-Шаак, надеясь, что не ошибается.

— Вы ее не отобрали?

— Монах ее спрятал, о повелитель. Не пожелал расстаться даже под угрозой смерти.

— Вот как… — Гарун глубоко задумался.

Кровавая туча… Случайное совпадение, или пророчество связано с жуткой рукой, которая призывно машет в красных песчаных тучах? Неужели опасность близка, неизбежна?.. К христианским предсказаниям Гарун относился с неохотным мрачным уважением, разделяя всеобщее подозрение, что у несториан имеются тайные книги с описанием будущего. Может быть, смерть придет к нему раньше, чем кажется? Или произойдет нечто совсем непредвиденное?

— Выпустите его утром и сразу доставьте ко мне, — велел халиф. — Хочу с ним побеседовать.

— Слушаюсь, о повелитель, — раскланялся ибн-Шаак и ушел, не догадываясь, что в связи с развитием событий утром будет уже слишком поздно.

Не так важен проделанный долгий путь — больше тысячи миль, — и то, что вскоре он очутился в тюремной камере. Сделал почти все возможное. Наилучшим образом. В тюрьмах ему приходилось и раньше сидеть. Несмотря на известную терпимость арабов, первое путешествие к Святой земле закончилось в связи с его непривычной и подозрительной внешностью почти в такой же подземной темнице. Точнее сказать, в такой же зловонной, однако не менее комфортабельной, чем келья аббатства в Катанье, и значительно больше по площади. Теодред не особо заботился о комфорте, молитвами спасаясь от сырости. Утешался воспоминаниями о великой Кумской сивилле в негостеприимной пещере в Фебских горах. На него по-прежнему возложена священная миссия. Предупредить беду пока, правда, не удалось, он не смог внятно высказаться, на что, собственно, и не надеялся. С самого начала думал, что лучше вмешаться после похищения — если сказительницу не похитят, предсказание станет сомнительным, вообще утратив смысл предсказания. Абсолютно логично. И, сидя на цепи в тюремной камере, откуда не видно возможности выбраться, он утешался великой мудростью, усвоенной у арабов: будет то, на что будет воля Аллаха.

Лишение свободы выгодно в том смысле, что его всерьез не воспримут, а невыгодно потому, что лишает возможности убедить скептиков. К несчастью, чем больше он возбуждается, произнося пророчество сивиллы, тем хуже его понимают. При этом страдает не только его собственный авторитет, но и доверие к великой пророчице, которую он представляет. Несправедливо, но такова воля Аллаха. Почему — станет ясно со временем.

Любовно поглаживая пергамент, Теодред вспоминал следующие четверостишия, гадая о событиях за тюремными стенами, о возможных способах похищения сказительницы и о том, как спасители — семеро самоотверженных героев, упомянутых в четвертом четверостишии, — будут призваны и исполнят свой долг. Предназначена ли ему тут какая-то роль? Если на то будет воля Аллаха. Останется ли он в живых? Если на то будет воля Аллаха. Если придется, узнает ли он семерых избранных? Тут по крайней мере почти нет сомнений. Кроме портретных описаний в пророчестве, герои явственно отмечены благородством.

асым удалился в уборную, но не по естественной нужде, а по необходимости оценить обстановку и заново приготовиться. Кое-что намечается.

Он подробно описал последнее несчастье — полуночное столкновение с маяком Шатт-аль-Араб, — излив, как обычно, негодование на судьбу, на никчемную необученную и неопытную команду. Даже судно осмелился обругать вместе с наполовину съеденными реями, третьесортными швами и склонностью к течи. Судно выбрано плохое, не подходящее для подобной задачи, рейс был обречен с самого начала.

Аль-Аттар попросту посмеялся, словно не слышал или не обращал внимания на упреки.

— Сколько раз я их предупреждал? — спросил он, сияя улыбкой. — Огонь одних мошек притягивает. Что скажешь, Касым? Маяк есть маяк?

Его неожиданное легкомыслие совсем сбило Касыма с толку. Не то чтоб оно было редким, просто, непонятным Аль-Аттар посмеивался над многим, только не над потерянными деньгами. А теперь почему-то так радуется, что Касым на мгновение задумался, нельзя ли на этой волне добиться изначальных целей, поставленных в Басре. Но сдержался, ибо следует в первую очередь заручиться благосклонностью аль-Аттара, а не тех, кто находится за пределами слышимости. Вдобавок, встретившись с купцом наедине, он стал совсем другим человеком. Старым другом. Звеном, связывающим с прошлым.

Аль-Аттар весь скособочился от артрита, невоздержанности и особенно от своего положения. Пригвожденный к месту старостью и бурной деятельностью, он упорно цеплялся за единственный стоящий период своей жизни, когда прокладывал путь по звездам, чистил ногти акульим зубом, пил кокосовое молоко в Сарандибе, был обласкан женщинами из Андараби, спал голым в разгар лета на кипах льна и хлопка, подстригал бороду над зеркальной водной гладью моря Кимар, провозил контрабандой запрещенные товары из Ханфы прямо под носом у китайского инспектора морской торговли.

Он беззастенчиво романтизировал то время, в котором Касым, настроенный более критично, насчитывал целую кучу недостатков: бесконечные проволочки на таможне, ненадлежащие упаковка и хранение товара, надоевшее питание жареной рыбой и вяленым мясом, не говоря уже об очень долгих рейсах — чтобы обогнуть Китай, требуются два года человеческой жизни, отмеченные штормами, голодом, жаждой женщин, пиратскими атаками. И все-таки, когда речь заходила о море, Касым не мог спорить. Часами был способен выслушивать чужие воспоминания. С такой жаждой при каждой встрече слушал аль-Аттара не только в целях выгоды, а просто потому, что ему приятно.