Малыш и река - Анри Боско

— Тебе не сделают ничего плохого, — сказал Гатцо, смягчившись, и отпустил ее руку.

Тогда она заговорила:

— Я вас знаю. Вы приплыли в мертвый рукав больше недели назад. Вас ищут по всем деревням…

Я похолодел от ужаса. Но Гатцо спокойно спросил:

— Правда? Нас ищут? И кто?

— Полицейский из нашей деревни Пьеруре…

— Скажи, как же он нас ищет?

— Утром, в одиннадцать часов, на площади он бьет в барабан и всех об этом извещает. Потом возвращается к себе. И так продолжается четыре дня подряд… Все уже в курсе.

— Тогда мы можем спать спокойно. А ты? Ты никому не скажешь?

— Я никому ничего не скажу, — ответила девочка. — Но вас и еще кое-кто ищет. И он-то как раз скорее найдет.

Тут Гатцо забеспокоился:

— Какой он?

— Высокий, сухощавый, кожа смуглая. Он приплыл по реке на старой лодке-развалине.

Я с ужасом догадался:

— Это Баргабо. Мы пропали!

Девочка продолжала говорить:

— Он здесь со вчерашнего вечера. Все видели, что он появился одновременно с кукольным театром.

— Каким кукольным театром? — спросил Гатцо, и его голос задрожал.

— Кукольным театром для детей. Завтра под вязом он даст представление. Этот театр приезжает каждый год. Спектакль будет вечером после ужина. Всегда приезжает один и тот же театр. В прошлом году артистов было двое. А в этом приехал только один старик…

Она замолчала. Гатцо тоже молчал.

— Мне пора домой, — вдруг сказала девочка.

Мы проводили ее до леса. Она шла впереди и хорошо видела в темноте, как Гатцо. На лесной опушке мы стали прощаться. Под деревьями было темно, и Гатцо удивился, что ей, такой маленькой, не страшно.

— Почему ты ходишь по ночам на берег реки? — спросил он.

Девочка молчала, и Гатцо повторил свой вопрос, так ласково, что она заговорила.

…Родители ее умерли. Совсем маленькой ее взяли на воспитание. Она служила у хороших людей, папаши и мамаши Сатюрнен. У них был единственный двенадцатилетний внук Константен. В одно прекрасное утро все трое надолго уехали, а ее оставили ее одну дома со старой служанкой, которая постоянно бранилась. Говорят, что теперь они живут в далекой грустной стране. Только одному Богу известно, почему. И там, конечно, они тоже стали грустными и не смеют вернуться домой. Поэтому ночью она тайком ходит молиться Божьей Матери Сонных Вод, чтобы та помогла им вернуться в деревню, где все по ним скучают…

Эта история нас растрогала. Рассказывая, девочка и сама разволновалась, а под конец расплакалась.

Гатцо взволнованно спросил ее:

— Как тебя зовут, малышка?

— Гиацинта, — ответила она и опять заплакала.

В эту минуту в сосновой роще раздались чьи-то шаги. Странные шаги, поступь большого животного.

— Это хищник! — с ужасом воскликнул я. — Это ракаль!

— Вовсе нет, — сказала малышка. — Это мой осел. Он пришел за мной.

Показалась тень. Из темноты вышел осел.

— Подойди, Кюлотт, хороший мой, — позвала его девочка. — Сюда, сюда… Не надо больше их пугать…

Осел подошел. Это был превосходно выдрессированный осел. (Стало быть, звали его Кюлоттом.)

— Это наш деревенский волшебный осел, — таинственно прошептала Гиацинта.

Быть может, она так шутила над нами.

Вдруг она погрустнела.

— Завтра я не приду. Я хочу пойти в кукольный театр. На деревенской площади будет представление для детей. Ночи теперь лунные…

Мы с Гатцо оба молчали.

Гиацинта уселась на осла, и оба углубились в рощу так уверенно, будто на дворе был белый день.

Следующий день тянулся особенно долго. Мы безрадостно слонялись по острову. Днем раньше нас занимало все: птицы, мухи, лягушки, бабочки. Теперь, непонятно почему, мы не знали, чем заняться. Гатцо держался в стороне. Он почти не разговаривал со мной. Опять у него было непроницаемое лицо, которое мне так не нравилось. Его отсутствующий вид делал нас чужими. Мне было одиноко. С тяжелым сердцем я хранил молчание.

К полудню я не выдержал. Лодка стояла на якоре под скалой. Я спрыгнул на землю и отправился на прогулку…

Под сенью дубов было жарко, но струившийся сквозь листья полуденный свет успокоил меня. Маленькие рыжие белки бесстрашно и с уморительным вниманием наблюдали за мной сверху.

Беличья дружелюбность развеселила меня, и с детской беспечностью, позабыв все печали, я зашагал по лесу, где с дерева на дерево перепархивали голуби-вяхири и золотистые чернокрылые иволги.

Высоко в ветвях распевали птицы. Лес карабкался по склону холма, и вскоре сердце у меня замерло от неизъяснимой красоты широких просторов, открывшихся моим глазам. Я остановился и уселся на камень.

На закате солнца очень далеко вспыхнула алым блеском река. В большой лодке-плоскодонке два маленьких человечка неторопливо ловили рыбу накидной сетью. Слева от меня зеленые дубы и огромные сосны взбирались по склонам холмов. Близился вечер, и сгустились лилово-голубые тени в лощинах, но холмы были еще залиты солнцем.

За уступом скалы была видна окраина деревни: пять-шесть домов, башня и маленькая колокольня. За колокольней вились в небо вечерние дымки. Основная часть деревни пряталась там. На склоне холма виднелась тропинка, которая вела в деревню. Места были пустынные, но по тропинке шустро семенил ослик. Один, без погонщика, он, однако, точно следовал направлению тропинки и с деловитым видом нес две корзинки, двигаясь маленькими шажками в мою сторону.

«А! — осенило меня внезапно. — Это ослик Гиацинты. Сейчас увидим…»

Я ждал с бьющимся сердцем. Но осел вдруг свернул направо и исчез в сосновой роще. Почти тотчас стемнело, но я этого не заметил. Было совсем темно, когда я пришел в себя и поспешил вернуться к лодке. Она была на месте, но Гатцо исчез.

Исчез навсегда. У меня было предчувствие, что он исчезнет, но поверить в это я не мог. Поэтому я ждал.