Малыш и река - Анри Боско

Причалив, мы вскарабкались на гравий и обследовали берег. Было пустынно.

— Здесь безлюдно, — сообщил мне Гатцо.

— Тогда никто нас не потревожит… — ответил я.

— Может, и так, Паскалé. Но лучше быть настороже. Если даже мы здесь одни, то все равно нас скоро обнаружат…

— Кто же?

— Не знаю. Кто-нибудь. Всегда кто-то неизвестный прячется поблизости.

Недалеко росла огромная береза. Мы залезли на нее. Нашим взорам открылся великолепный пейзаж.

Выше по течению раскинулась широкая долина. Вдоль низких берегов реки темнел лес. Вдали возвышалась едва различимая и похожая на облако гора.

— Этой ночью, Паскалé, мы проплыли семь лье, — сказал Гатцо. — Отсюда остров больше не виден. Это удача.

— Они погонятся за нами? — спросил я.

— Может быть. Но для этого нужна лодка.

— Моя лодка осталась на берегу, но дала течь.

— Ну, они ее быстро починят. Я их хорошо знаю. На это хватит трех дней.

Он задумался, затем добавил:

— До тех пор можно спокойно жить здесь. А дальше что-нибудь придумаем…

Четвертью мили ниже мертвый рукав впадал в реку. А река текла дальше, сужаясь между живописными холмами.

Там, наталкиваясь на отвесные скалы, река поворачивала, и было видно, как она блестела в лучах заходящего солнца. За темной полоской земли, дальше у горизонта, сияла бескрайная, живая и мерцающая водная гладь. Уже вечерело, от воды большими клубами поднимался теплый туман, который то золотился на солнце, то отливал синевой в тени холмов.

У наших ног вдоль берега простирались песчаная пустыня. Только кусты калины и тамариска оживляли ее. Вокруг лежала каменистая невозделанная земля. Нигде ни лачуги, никаких признаков жизни. Только летали там и сям то луговой конек, то грустная пищуха.

На юге песчаные равнины стремительно карабкались к гребню лишенного растительности холма, который скрывал от нас остальной мир.

— Там должна быть деревня, — промолвил Гатцо.

— Где?

— Где-то за холмом.

— Откуда ты знаешь?

Он улыбнулся.

— Я это чувствую, вот и все. Когда-нибудь мы туда пойдем, и ты увидишь.

Уверенность Гатцо меня восхищала. Он знал все.

С высоты дерева была видна лента молодой зеленой травы, пересекавшая песчаную равнину. Она доходила до мертвого рукава, и на ней то тут, то там островками росли камыши.

— Это ручей, — объяснил мне Гатцо. — Пойдем посмотрим.

И мы пошли, но в высокой траве ничего кроме влажной земли не нашли. Пришлось вернуться к лодке и прихватить с собой лопату.

— Будем копать здесь, Паскалé, — сказал Гатцо.

Под глинистым бугорком мы вырыли ямку. Засочилась вода. Покопав еще, мы сделали небольшой бассейн. Сочившаяся сквозь глину вода пропитала слой песка. Построив перегородку, мы воткнули в нее камыш и стали ждать. Сначала камыш оставался сухим. Мы сгорали от нетерпения, еще большего, чем при разведении огня. Наконец сформировалась и округлилась капелька. Она долго висела, словно в нерешительности. И вдруг упала. Появилась другая, и мало-помалу на кончике зеленого камыша родился родник. Едва заметная струйка воды, зато вода была чистая и отфильтрованная.

За час в большой раковине набралось несколько глотков. Лежа на животе, каждый из нас с удовольствием глотнул родниковой воды. Она была мягкая, с привкусом свежей глины и корня бузины. Я набрал бутылку воды с собой. До прихода ночи мы вернулись в лодке на остров.

И с большой предосторожностью развели огонь. Ибо на листьях деревьев над нами ярко отразилось взметнувшееся вверх пламя костра.

Перед наступлением сумерек расквакались лягушки. Ночь прошла спокойно.

Все следующие дни были похожи на первый день, а ночи — на первую ночь. Глубокий покой воцарился в наших душах и вокруг нас. Первые часы опьянения свободой прошли, и наша жизнь подчинились ритму сонных вод. Мы согласовывали наши движения с солнцем и ветром, голодом и отдыхом. Невероятная полнота жизни распирала наши сердца.

Все, что мы делали, тянулось медленно, а нам казалось, что время летит очень быстро. В сонных водах все движения неспешны. Даже лодка медленно плавала от одного острова к другому. Мы жили неторопливо, а дни растягивались. Мы любили их за продолжительность и мнимую монотонность. Нет ничего упоительнее, чем открывать жизнь в тех местах, где воздух и вода кажутся сонными.

Конечно, есть часы, когда они отдыхают; но даже во время отдыха тайно кипит в них жизнь тысячи невидимых существ.

Я понял все это тогда, и с тех пор никогда не забываю.

Днем воздух кротко застывал, и река становилась зеркальной. Утренний ветерок утихал, земля и вода погружались в дрему.

В одиннадцать часов Гатцо нырял под воду. Со сладким чувством ужаса я наблюдал, как, погружаясь наискось, его загорелое тело уплывало все дальше и дальше на темное дно с опасными водорослями. Я видел, как его ноги то сгибались, то разгибались в зеленоватой воде. Он подолгу плавал на глубине так вольготно, словно был создан не только для суши, но и для воды. С замиранием сердца я следил за ним, и он казался мне неведомым подводным животным. Я удивлялся, когда он с закрытыми глазами, важным лицом и мокрыми волосами, с которых стекала вода, всплывал в десяти шагах от лодки, где я, не умея плавать, с тревогой дожидался его.

Он шел обсохнуть на берег. От его загорелой кожи под прямыми лучами солнца шел пар.

Плавать я не умел и в купаниях не участвовал. Иногда он заплывал в протоки, и, когда исчезал из вида, на меня нападал панический страх. «А что, если он не вернется? Утонет? Что я буду делать один?» — думал я.

Для меня одного лодка была слишком тяжела. И потом, у меня не было опыта свободной и дикой жизни, к которой он, кажется, привык.

После полудня было жарко. Мы засыпали. И, кроме жужжания насекомых или неожиданных всплесков карпа, ничто не нарушало тишину.

В часы послеполуденного отдыха мы мирно спали на островке в тени камышей и карликовых берез. Иногда мы отводили лодку в укрытие в зеленый туннель. Там росли красные ивы и «серебристое дерево», похожее на оливковое. Поставив лодку на якорь у корней ивы, мы до самого вечера беззаботно наблюдали, как порхают над водой бабочки, поденки-однодневки и стрекозы, как без устали суетливо скользят по воде жуки-водомерки ради им одним понятного удовольствия ее рябить…