Камикадзе. Идущие на смерть - Святослав Сахарнов

— Меня зовут Сатоко, — сказала женщина. — Я даже не назвала себя твоему брату. Он ушел так быстро. У него все в порядке?

— Увольнение? Да, все в порядке, успел вернуться. Нас отпускают на четыре часа. Я уже час как сошел на берег.

— Скоро уйдешь…

Слабый ветер постукивал листьями, сухие ветки, нагибаясь, звенели, из-под куста выглянул коричневый зверек, он понюхал воздух, доверчиво уставился на неподвижно сидящих людей. Сатоко шевельнула рукой, зверек исчез.

— У нас дома есть сад, а в саду живет ласка, хрипло произнес Суги, — иногда ночью она пробегает по крыше, тогда слышно, как стучат ее когти… Я не видел в поселке у вас собак

— Их съели. Несколько лет назад был шторм, все лодки и катера выбросило на берег. Пока об этом узнали на Окинаве, пока прислали шхуну с едой… Мы ели то, что могли поймать, ели крыс, дети лазали на скалы, собирали птичьи яйца. С тех пор здесь нет ни собак, ни свиней. Народ разъехался, остались одни старики да женщины. Где вы с братом живете?

— Хиросима. Наш дом на самом краю города, там, где начинаются холмы и лес. Все дома стоят лицом на восток. Наш адрес — Койтакио, 28.

— Зачем мне это? Я никогда не уеду с острова. Сделаюсь тут старухой и умру. Если вернется муж и у нас будет сын, он утонет в море или его призовут в солдаты. — Она пересела поближе к Суги. — Тебе надо торопиться. Опаздываешь.

— Не знаю… а что?

— Мне правда нужны деньги.

Суги сунул руку в карман, достал кошелек, открыл и высыпал ей в руку все бумажки.

— Вот, — сказал он, — возьми. И проводи меня. Проводи до самой шхуны. Я хочу, чтобы Ямадо увидел нас вместе.

— Какой ты странный! Ты на него не похож. Ямадо совсем другой.

Они пошли узкой тропинкой, затерянной в кустах, перебрались через два пересохших, заваленных камнями ручья и наконец вышли к причалу, где стояла шхуна.

— Видно, ты ей понравился. Я видел, она тебя на берегу обняла, — сказал Ямадо, когда Суги взбежал по трапу на борт шхуны. — Ну как? Правда, стоящее дело? Будем ходить к ней по очереди.

— Ты не ходи, завтра она будет ждать меня. Я никогда не просил тебя ни о чем, а теперь прошу. Ладно? Сделай это для меня, хоть раз.

Ямадо не успел ответить: на берегу показалась человеческая фигура — шел офицер. Шел быстро, сняв фуражку, на ходу вытирая платком лицо. Это был сам капитан. Подойдя, надел фуражку и застегнул ворот у кителя. Вахтенный у трапа подбросил руку к шапочке.

— Вызвать дежурного. Построить команду!

Когда на палубе стих топот ног и по обоим бортам в два ряда вытянулись серые рабочие робы курсантов и синие кители офицеров, капитан вышел из надстройки на корме и, став перед строем, негромко произнес:

— Сегодня на рассвете доблестная авианосная авиация императорского флота уничтожила в гавани на Гавайских островах Тихоокеанский флот Америки. Старший офицер, командуйте сниматься со швартовых. Это война!

Жемчужная гавань — Пирл Харбор на Гавайях. Наши авианосцы потопили девять американских линкоров…

Потоплены сотни судов от Суматры до Австралии и от Филиппин до Гуама. Даже враг признает наши победы.

Все углы мира будут собраны под одной крышей. Десять тысяч лет непобедимой японской армии!

В Бирме на нашу сторону перешли двадцать тысяч индийцев. Они будут воевать за свободу Индии, вместе с нами, со своими желтолицыми братьями они войдут как победители на улицы Калькутты и Дели.

Дело было так: американцы, чтобы спровоцировать нас, объявили боевую тревогу, а тревога, вы сами знаете, — это разрешение применять оружие, нашим кораблям ничего не оставалось делать, как первыми нанести удар[6].

…8 декабря на всех улицах передавали полные меди и барабанного боя марши, но почему-то ни слова еще не было сказано о нападении на Жемчужную гавань и об уничтожении американского флота. Наконец в правительственном сообщении было объявлено: «…разорвать блокаду Японии странами А, Б, К, Г». Старикам пришлось объяснять нам, что это Америка, Британия, Китай и Голландия, поверили, что наш флот проводил учения у Гавайских островов. «Его вынудили обороняться», — говорили нам.

Белые призывные листки, сотни коротко остриженных парней обходят десятидворки, прощаясь с каждым, кто остается дома. Каждый из них дал клятву верности императору. Железнодорожный вокзал, кучкой вокруг каждого сверстники, они поют военный гимн «коми га ё», старики призывают верно служить знаменам Ямато и не бояться смерти. Слова клятвы, и под крики «банзай» поезд медленно трогается — мимо мутного оконного стекла проплывают фонари и стены домов с висящими на них длинными бумажными лентами.

…Деревянные ящички, в каждом — черный или серый пепел. Солдаты запасных частей и военной полиции, держа эти ящички у груди, вручают их родственникам погибшего.

…Арестована группа писателей, искажавших в своих статьях истинные цели войны и клеветавших на справедливые действия империи…

…На оккупированных территориях Индокитая и Бирмы введены «военные боны». Военные власти имеют право расплачиваться ими с населением за продовольствие, одежду, а с промышленными компаниями — за любые товары и сырье. На железнодорожных путях в Сейсине сгорел вагон, в нем было несколько миллионов бон для будущей свободной Индии.

Катился, катился на Восток поток железнодорожных платформ, громоздились на них танки, стояли, задрав кверху зачехленные стволы, зенитные пушки. Медленно ползли, подолгу простаивая на станциях, поезда, битком набитые горластыми, шумными солдатами. Высыпали на полустанках, вокзалах, завивались кольцами вокруг гармонистов — эх, пляши, пол-Европы прошел! — гремели котелками, чайниками, матерно ругались, догоняя медленно ползущие вагоны, — руку, руку, деревня, подай!… Плывут мимо хмурых станционных зданий автомашины, кухни, на платформах горы мешков и ящиков. «Где здесь Третий Украинский?…» Ехали в отдельных зеленых вагонах бритоголовые генералы, мрачного вида лощеные штабисты, девицы с ними в хромовых сапожках, все с одинаковыми орденами — красными звездочками. И ехал в одном из вагонов генерал, высок, тучен — гора мяса, низкий, надвинутый на глаза лоб. Ехал, зная, что после проверки местных, закисших от безделья армейских частей надо будет проверить еще и флот — странное воинство, не роющее окопов и носящее вместо спасительной зеленой формы бросающееся в глаза черное, да еще с золотыми погонами и нашивками.

Ни разу в жизни не был он на боевых кораблях и вообще по палубе судна ходил всего один раз: мальчишкой взял его отец прокатиться по Днепру, воспоминание это оставило в душе смутный тревожный осадок Пароходик только отошел от причала и за первым же поворотом налетел на топляк, раздался тихий удар, пароход стал, поднялась паника, подрулили к берегу и долго ждали там, уткнувшись носом, пока не разыскали автомашины и не отвезли перепуганных пассажиров назад в Киев. Что-то необычное, тревожное, где опасность не видна, а спрятана под водой, — вот чувство, которое осталось с тех пор у генерала. Во Владивостоке, сойдя с поезда, решил сразу же начать с моряков — посмотреть стрельбы. Шутки с генералом были плохи. Кроме обычных катеров, на учение никаких других решили не выводить, но генерал, выслушав доклад, сказал, как придавил камнем: