Бедные богатые девочки, или Барышня и хулиган - Елена Колина

Юля сидит рядом с завучем и, улыбаясь, что-то рассказывает. Она не пользуется сейчас ни дающим, ни берущим взглядом, а просто радуется. Марина в роскошном платье «из посылки». Это значит, чьим-то родственникам из-за границы прислали посылку, в которой было это кружевное платье немыслимой красоты, и Юля у чужих родственников купила его Марине. Юля смотрит сейчас на нее, кажется, даже глаза утирает, неужели плачет? Неуютно, наверное, быть одной, вдруг жалеет ее Даша.

Папа и Соня сидят в правом углу зала и смотрят – Папа рассеянно, а Соня напряженно – на Дашу в широкой голубой юбке и маленьком пиджачке. Специально сшили не платье, а костюм, чтобы можно было потом носить «как нарядный», а не только один раз надеть на выпускной вечер. После школьного бала она ни разу его не надела, выбросила вместе со школьной формой.

Даша отказывается танцевать с Сергеем. Резко поворачивается, взмахивает голубым подолом и уходит.

– Дашка, жалко его, у него даже слезы на глазах показались, иди найди его, – ноет Алка.

– Он тебе больше не нужен, это бесперспективный вариант! – произносит Марина Юлиным строгим голосом.

Даша, возбужденно подпрыгивая на месте, только машет рукой.

– Девочки, мы больше никогда не наденем синие физкультурные штаны, не будем читать Шолохова, не будем спрашивать друг друга, что задано! Нам ничего не задано навсегда!

– Город ночью иначе пахнет, асфальтом, дождем, сиренью! – замечает Алка, высунувшись в окно. – Я еще никогда так поздно не гуляла!

В однокомнатную квартиру на 5-й Красноармейской надо было пробираться, зажав нос и перепрыгивая через лужи мочи на каждом этаже. Родителей, приводящих сюда детей-абитуриентов заниматься математикой, это не смущало. Несмотря на то что девочкам не грозила армия, непоступление в институт было равнодраматичным и для родителей мальчиков, и для родителей девочек, считавших провалившегося на экзаменах ребенка позором семьи. Последующая учеба неудачника на вечернем или, не дай Бог, страшно сказать, работа числилась общесемейным провалом.

На время предэкзаменационной июльской горячки хороший репетитор мог позволить себе расположить будущих абитуриентов где придется, даже вокруг мусорного бачка. Снятая на несколько месяцев непрезентабельная эта квартира была поэтому плотно, как созревший стручок горошинами, набита вчерашними десятиклассниками. Мальчишки и девчонки выглядывали из каждой щели, в которой помещалось сидячее место.

Сугубо неиндивидуальный подход к обучению также родителей не смущал. Этот репетитор был известен в городе своими связями с приемными комиссиями нескольких технических институтов и потому считался особенно ценным. Его передавали друг другу только очень хорошие знакомые.

За колченогим столом на кухне умещались пять человек, еще семеро занималось в комнате, а двоим бедолагам достались сиротские местечки на табуретках в коридоре. Математик, маленький животатый человечек с отвисшим носом, мотался из комнаты в кухню, как пингпонговый шарик. На нем всегда пузырилась одна и та же клетчатая, пропахшая потом рубашка.

Дашино место было на кухне. Она сидела за кухонным столом, положив голову на руки, и спала с открытыми глазами, встряхиваясь только с приближением запаха пота. Человечек, нависая животом над столом, быстро спрашивал: «Решили задачу? Вот вам следующая». И снова убегал в комнату. Она ни разу не призналась ему, что не может решить ни одной задачи, только преданно смотрела в глаза и кивала головой.

В час репетитор брал пять рублей, с четырнадцати душ получалось семьдесят. Папа получал большую профессорскую зарплату – пятьсот рублей в месяц, Алкин отец, полковник, тоже зарабатывал много, триста пятьдесят рублей, а Соня служила в НИИ за обычную инженерскую ставку, сто шестьдесят рублей. У Маринкиной Юли зарплата была такая же. Дополнительно к зарплате она, по ее собственному выражению, «вынимала из женского полового органа» бесконечные коробки конфет, бутылки коньяка, дефицитные театральные билеты… да чего там только не было! Частенько в женском половом органе находились деньги, в основном за произведенный под наркозом аборт. «Репетиторы за лето зарабатывают на машину», – завистливо и печально говорила Юля, сожалея о невозможности сезонно набрать целую корзину абортов, выросших как грибы под летним дождем.

– Чертова математика, чертовы интегралы, – злобно бормотала Даша, скатываясь по ступенькам и стараясь не угодить в лужу.

Сегодня она заснула по-настоящему, полностью одурев от духоты, запаха чужого пота и флюидов напряженной умственной деятельности, исходящих от соседей по столу. Во сне ей привиделся оживший интеграл, оказавшийся стоящим на задних лапах крокодилом. «Шла бы ты, Даша, спать. Или читать. Или писать. Меня ни за что не взять!» – сказал крокодил-интеграл. Оставшуюся часть урока она потратила на размышления о правильности выражения «крокодильи лапы». Не лучше ли будет звучать «крокодильи ноги»?

Даша затесалась в толпу поступающих в технические вузы неожиданно для самой себя, поэтому ей казалось, что она здесь случайно. Папа дружил с Юрием Викторовичем, доцентом кафедры общей химии в университете, а Юрий Викторович дружил с доцентом кафедры русского языка Игорем Сергеевичем. Игорь Сергеевич обещал попросить своего заведующего кафедрой, чтобы он, в свою очередь, попросил за Дашу на кафедре английского языка, чтобы он… и так далее, чтобы Дашу приняли в университет на филологический факультет. Кто-то заболел, сложная цепочка рассыпалась и не подлежала восстановлению. Тогда Папин друг Юрий Викторович веско произнес:

– Соня, я не советую тебе травмировать Дашу. На филфаке учится единственный еврей, внук профессора Рогинского. Не принять внука такого известного ученого просто не могли. Твой муж не профессор Рогинский, уж извини! Впрочем, как и я…

– Но Даша по паспорту русская, они не могут узнать… – Сонины глаза наполнились слезами.

– Сонечка, – вмешался Папа. – В анкете при поступлении отвечают, были ли твои родственники в оккупации, а уж национальность матери указывается в самом начале. У Даши нет никаких шансов. Вот и хорошо, просто замечательно. Пойдет ко мне в холодильный институт. И проблем с поступлением не будет.

Сонин опыт не оставлял ей места для наивного неведения, но когда дело касалось Даши, она, как маленький ребенок при игре в прятки, закрывала глаза, надеясь, что ее никто не найдет. У Папы тем более не возникало ни малейших сомнений в ином ходе событий, но, чувствуя неосознанную неловкость, он надеялся – вдруг произойдет чудо и полуеврейскую Дашу примут в университет. Тогда Соня будет счастлива. Трезвые, вполне справившиеся с жизнью люди, они оба немного закрывали глаза. Прикрыв глаза, Соня видела Дашу, а Папа – Соню.

– Я ненавижу твою математику. – Она так удивилась, что произнесла это без каких-либо эмоций.

– Ничего. – Папа был бодр и доволен. – Ты не идиотка, ты же моя дочь, справишься. Закончишь институт, я напишу тебе диссертацию, и будешь преподавать. Что может быть лучше для женщины!

Даша подумала, что Папа вовсе не расстраивается, а втайне радостно потирает руки.