Жаклин Кеннеди. Американская королева - Сара Брэдфорд

Она регулярно писала Ли и Юше. Ли, четырьмя годами моложе Джеки, была еще ребенком и пухлыми щеками напоминала щенка. Она больше сестры страдала от перемен, вызванных в ее жизни разводом и новым браком матери. Ей, конечно, нравилось в Мерривуде и Хаммерсмите, но она тосковала по прежней жизни в Ист-Хэмптоне. Оглядываясь назад, Ли говорила, что ее «слишком рано пересадили на чуждую почву»: «В Мерривуде я всегда чувствовала себя совершенно одинокой, потому что старшие дети разъезжались по школам, а мама с отчимом постоянно где-то путешествовали. Я оставалась одна в огромном доме, в огромном поместье, и мне было очень тоскливо». Как-то раз, по ее словам, она сбежала в приют, лишь бы скрыться от одиночества.

Соперничая с Джеки, которая ела все, что угодно, и не толстела, Ли стала анорексичкой. В двенадцать лет она написала Джеки в Фармингтон и спросила совета, как похудеть. Джеки велела начать курить и ограничить себя в еде. К несчастью, письмо попало в руки Джанет, которая немедля отправила старшей дочери сердитое послание о вреде никотина для юных девушек. «Знала бы она, что Ли взяла сигарету, как только выпустила из рук погремушку», – хмыкнула Джеки. Они с Нэнси Таккерман делали вид, будто курят – карандаши, поскольку настоящих сигарет достать не могли, и любили подкрепиться, а потому регулярно уговаривали какого-нибудь местного мальчишку за небольшую мзду купить им шоколадного мороженого в лавке, куда ученицам ходить запрещалось.

Отношения сестер оставались сложными, в них было все – и любовь, и соперничество, и подтрунивание друг над другом. Ли поступила в Фармингтон в 1947 году, когда Джеки как раз закончила школу, и часто ощущала, что находится в тени старшей сестры. В сентябре того же года Джеки уже из колледжа Вассар написала Юше и попросила «не забывать малявку», которой одиноко в непривычном месте и которая, что ни говори, еще совсем ребенок. Тем не менее Джеки продолжала поддразнивать Ли, причем, по отзывам друзей, насмешки старшей сестры были для младшей сущей пыткой. В Фармингтоне Ли получала письма от незнакомых парней – Джеки флиртовала напропалую и представлялась именем сестры.

В определенном смысле Джеки была двуликой: у нее имелась как светлая, так и темная сторона, и это противоречие проступало все ярче по мере того, как ее жизнь усложнялась. Она могла жестоко дразнить младшую сестру и одновременно писать Юше письма, полные доброты, оптимизма и мудрости, необычной для девушек ее возраста. Когда в марте 1945-го Юша собрался на флот, Джеки предостерегала его, чтобы он не склонял голову перед жестокостью жизни – перед «бесправными матросами, перед расовой нетерпимостью и дедовщиной», – и помнил, что в мире есть много доброго и прекрасного. Традиционно Джеки принято характеризовать как человека, далекого от политики, однако в Фармингтоне в ноябре 1944 года она активно участвовала в выборной кампании, когда на пост президента баллотировались Франклин Д. Рузвельт и Томас Дьюи, писала Юше, как важны эти выборы, как она волнуется, и хвасталась, что проделала «огромную работу» в поддержку республиканцев. Но без малого полгода спустя она «ошеломлена» смертью Рузвельта 12 апреля 1945 года и в письмах к сводному брату признается, что теперь сознает масштабность личности Рузвельта и недолюбливала его только потому, что отец всегда ворчал по поводу того, что́ президент сделал с фондовой биржей. И с иронией писала о вдове президента: «Бедная миссис Рузвельт, как, должно быть, трудно оставить Белый дом после стольких лет».

Итак, в июне 1947-го семнадцатилетняя Джеки, умная, уверенная в себе, обладающая огромным творческим потенциалом, покинула Фармингтон, открытая миру с его бесконечными новыми возможностями. С психологической точки зрения любопытен рассказ «Весеннее томление», который Джеки в феврале – марте того же года опубликовала в школьном журнале. Главная героиня, нимфа Дафна, изгнана с Олимпа за то, что подложила Зевсу в кресло кнопку. В наказание он превращает ее в мраморную статую, которая раз в тысячу лет будет оживать при условии, что сделает доброе дело. «Доброе дело… – проворчала Дафна. – Я бы предпочла сделать что-нибудь плохое». Заточенную в статуе, ее перевезли в Нью-Йорк, чтобы украсить один из фонтанов Центрального парка. И вот Дафна решает внушить любовь какому-нибудь юноше, заразить его весенним томлением. Она сходит с пьедестала и целый день, теплый весенний день, проводит с молодым человеком, а вечером возвращается на пьедестал, снова принимает позу, «которая веками заставляла мужчин сожалеть, что девушка сделана из камня», и молит небеса подать ей знак, что она вправду внушила юноше любовь. И в тишине весеннего вечера вдруг раздается негромкий протяжный свист…

Летом 1947 года юная Джеки покидала монашескую атмосферу Фармингтона, чтобы стать нимфой в Центральном парке. В школьном ежегоднике под рубрикой «Цель» она написала: «Ни за что не стану домохозяйкой».

Умение приспосабливаться к окружающей обстановке не только знаменует эволюционное развитие, но и обнаруживает практическую философию, до которой еще нужно дорасти. К счастью, для тебя процесс адаптации оказался далеко не трудным…

Из письма деда, Джона Верну Бувье, к Джеки

В середине января 1948 года, в разгар нью-йоркской зимы, Джеки сидела у гроба деда в знакомой гостиной на Парк-авеню. Последние полтора года Майор медленно угасал от рака простаты. Диагноз ему не сообщали, и он находил утешение, читая и перечитывая любимые книги Маколея и Шекспира. Джеки последний раз видела деда в относительно добром здравии на его восемьдесят втором дне рождения в Ласате 14 августа 1947 года. Об этой встрече она, вероятно, вспоминала впоследствии с некоторым стыдом: ей не хотелось покидать веселый Ньюпорт, ведь это был сезон ее светского дебюта, но Черный Джек все-таки увез дочь, желая снискать расположение умирающего отца. При виде смерти Джеки не испытала потрясения: «Я сидела у гроба и смотрела на деда – в темно-синем костюме, со сложенными на груди руками. Раньше я не видела покойников и стыдилась, что это зрелище не произвело на меня более глубокого впечатления».

Шокировало ее другое: тетушки Бувье и отец еще до похорон Майора начали цапаться из-за наследства. «Как хорошо, что он не видел, как вели себя его дети». Когда кто-то из рабочих пришел попрощаться и принес к гробу скромный букет фиалок, одна из теток спрятала его под снопом гладиолусов. Потом, оставшись в одиночестве, Джеки вытащила букетик и положила в гроб, причем так, чтобы те, кто станет закрывать крышку, не увидели его. Это был протест против претенциозности.

К разочарованию наследников, выяснилось, что из унаследованного в 1935 году состояния в 1,3 миллиона долларов старик промотал куда больше, чем они думали. В промежутке с 1935-го по 1948-й пропали 400 000 долларов, и оставил он 800 000, треть которых ушла на налоги. Львиная доля досталась близнецам, Мод и Мишель, – четверть миллиона долларов плюс Ласата и Уайлдмур. Черный Джек, первоначально вычеркнутый из завещания, благодаря своим стараниям в августе предыдущего года получил-таки 100 000 долларов плюс освобождение от огромного долга. Старшая Эди, так и не отказавшаяся от образа жизни, который отец не одобрял, получила всего 65 000 в доверительном управлении. Своей любовнице Майор отписал 35 000 и по 3000 – Джеки и Ли. Без малого через год близнецам пришлось выставить Ласату на торги, и в апреле 1950-го поместье было продано.