Душекрад - Александр Зимовец

а отцу хотелось продемонстрировать независимость.

Наконец, явился в управление и сразу же понес в кабинет начальника законченную вчерашним вечером справку. В кабинете обнаружил сидящего нога на ногу Рождествина — выходило, явился как раз вовремя, можно было обсудить все дело. Трезорцев, видимо, тоже так решил и кивнул, указав Герману на венский стул с потертой казенной обивкой.

— Ну-с, продолжайте, Рождествин, — сказал он, побарабанив пальцами по зеленому сукну широкого начальственного стола, заваленного кипами бумаг. — Брагинский пусть послушает, он по тому же делу работает.

Эльф стал излагать сухо и кисло. Похвастаться ему было нечем. Из доклада выходило, что явился он к баронессе, был принят ею лично, однако разговора не получилось. Едва поручик стал ее расспрашивать о том, где она была в ночь убийства и какие отношения связывали ее с покойным, как баронесса — кстати, в самом деле демонически красивая дама — тут же холодно, но жестко потребовала, чтобы ей сообщили, является ли она подозреваемой, и на каком основании ей делаются подобные вопросы. Поручик, блюдя наставления Трезорцева, ничего ей не сказал об имеющемся против нее свидетельстве, а кроме этого предъявить ей было нечего, разве что финансовые счеты с покойным. На них-то эльф и сослался, однако баронессу эта ссылка не убедила, и она сказала, что для прояснения финансовых дел пришлет в жандармерию своего управляющего, а сама она не всех своих должников даже и по именам знает.

— Ну, уж князя Вяземского-то она, конечно, по имени знает, — прокомментировал Трезорцев, затягиваясь трубкой. — И уж, конечно, если он и занимал деньги, то лично у нее, а не у ее управляющего.

— Я тоже так думаю, ваше высокоблагородие, — эльф кивнул. — Госпожа фон Аворакш темнит, однако узнать у нее ничего решительно не удалось.

Одним словом, вышел у поручика полный провал, к некоторой радости Германа, который, впрочем, предпочел эту радость не демонстрировать. Один только был положительный результат: баронесса была несомненной вампиршей. Впрочем, ради этих сведений не обязательно было беспокоить ее лично. На нее, как и на всякого известного вампира губернии, в Управлении имелось досье. Согласно нему, впрочем, баронесса никогда не была замечена в убийствах людей или в каком-либо еще преступном использовании вампирских способностей. Кроме того, имелось у нее и алиби: прямо в ночь убийства в ее имении проходил маскарад, и она, не сходя с места, набросала список в пару десятков знатных гостей, с которыми она разговаривала в тот вечер.

— Ну, маскарад — дело такое… — проговорил Трезорцев. — Могла и улизнуть незаметно. — Так, ладно. А у вас что, Брагинский?

Герман прокашлялся и стал читать свою справку.

Пудовский Константин Кузьмич, родился в сто шестидесятом году от Сопряжения, сын второй гильдии купца, сахароторговца Кузьмы Еремеевича Пудовского.

Учился в Московском университете на философском факультете, отчислен со второго курса за участие в манифестации, требовавшей отмены крепостного права. Вращался в революционных кругах, дважды арестовывался за распространение прокламаций. Приговорен к каторге, с каторги бежал, нелегально перешел китайскую границу, добрался до Бразилии.

В двухсотом году, сразу после объявления юбилейной амнистии — вернулся из Бразилии с большим состоянием, которое нажил там на железнодорожной лихорадке. Стал пайщиком Казанской железной дороги, также владеет несколькими промышленными производствами в разных губерниях, в том числе, хрустальным заводом в селе Залесском Московской губернии, принадлежавшем князю Вяземскому.

Построил на свои средства две публичные библиотеки, покровительствует картинной галерее, а также двум музеям: политехническому и Музею истории Сопряжения.

По приезде установлено скрытное наблюдение, в контактах с революционным подпольем не замечен. Более того — замечен в том, что жестко пресекал все попытки со стороны подполья такие контакты установить. Ввиду этого наблюдение снято.

Герман продолжал читать все то, что выписал из многочисленных отчетов и справок, в которых упоминался Пудовский. Родственники… имущество… личные связи…

— Ну, хватит, — оборвал его Трезорцев. — Ты уж больно много понаписал. Главное понятно. Пудовского этого прорабатывали по линии политики — тогда-то я про него и слышал. Хоть это и не наша епархия, а что-то и я про него в справочку вставлял, смутно припоминаю. Он ведь до своего отъезда не последнее место среди нигилистов занимал, сколотил вокруг себя этакую небольшую секточку, там его почитали за вождя, называли даже самим Узорешителем.

— Кем? — переспросил Герман.

— Вы, видимо, совсем не в курсе того, как живет эта публика, — Трезорцев вздохнул. — Раз уж пришли служить в жандармское, надо будет пробелы восполнить. Скажу нашему архивариусу, он вам про это целую лекцию прочтет, но если вкратце… хм…

— Позвольте, я? — встрял вдруг эльф. — Видите ли, господин корнет, с тех пор, как около сотни лет назад господа революционеры осознали полную бесперспективность агитации среди крепостных, многие из них до такой степени отчаялись, что среди них возникли разные течения, порой весьма экзотические. Некоторые пришли к своеобразной религии: верят в пришествие некого Узорешителя, то бишь, разрушителя уз. В сущности, это очень понятно: если ты жаждешь что-то сделать, но не можешь, остается только верить, что придет некто сильный и добрый и сделает это за тебя.

— Спасибо, Рождествин, в общих чертах, верно, — Трезорцев побарабанил пальцами по столу. — Однако по всему выходит, что чист перед законом наш купец, как белый лебедь. Но чего ж ему село-то завещали? Он даже не дворянин, магией не владеет, крепостными управлять полноценно не может. Нынче, конечно, такое не диковина, но…

— А давайте я у него самого спрошу? — предложил Герман. — Хотя бы посмотрим, начнет ли выкручиваться.

— Тут надо подумать… — Трезорцев повертел пальцами в воздухе. — Тут дело такое: может быть, лучше бы его не беспокоить раньше времени… хотя… ладно, съездите-ка к нему завтра с утра, Брагинский. Разъездные получите в кассе. Он, вероятно, живет в этом Залесском нынче? Заодно осмотритесь там. Может быть, что интересное приметите. Но боже вас упаси: не давите на него, не дайте подумать, что мы его в чем-то подозреваем. Ладно, все, Брагинский свободен, а вы, Рождествин, доложите-ка еще, как у нас дело о беглых оборотнях обстоит…

* * *

В Залесское, находившееся хоть и под Москвой, но в самом деле в какой-то глуши за лесами, пришлось добираться сперва по железной дороге, затем трястись битых два часа на извозчике. Подпрыгнув на очередном ухабе и едва не вывалившись из скрипучего тарантаса, Герман невольно подумал: это как же они по таким колдобинам хрусталь-то возят? Вопрос, впрочем, остался без ответа: ни одной подводы с хрусталем по дороге не попалось.

Он ожидал увидеть обыкновенный крепостной завод: грязь, копоть, похожие на демонов из преисподней чумазые рабочие, живущие в ветхих бараках. Однако то, что открылось ему взору, производило впечатление несколько более приятное.

Здесь в самом деле отчаянно коптили несколько высоких труб, а чуть поодаль виднелись бараки, но ладные, кирпичные, даже с какими-то лепными украшениями под крышей. Территория была прочерчена, словно по линейке, несколькими улицами, правда не под прямыми углами, а как-то косо. Улицы все были чисто выметены, нигде ни соринки, а в самом центре обнаружилась пятиугольная площадь с высаженными цветочными кустами и даже чем-то вроде недостроенной беседки из цветного хрусталя, на которую смотрели окна небольшого коттеджа, служившего хозяину жильем и заводоуправлением.

В просторной и светлой приемной, куда Германа провел деловитый усатый швейцар, сидела за столом барышня в очень строгом темно-сером платье, делавшим ее похожим на монахиню. Увидев Германа, она кивнула швейцару, чтобы вышел, а затем спросила:

— Это вы, из жандармского?

В ее голосе явно прозвучало плохо скрываемое презрение, и оттого Герману девушка сразу не понравилась, хотя еще месяц назад он сам произносил слово «жандарм» примерно таким же тоном.

Герман не назвал бы ее красивой. Скучно-русые волосы, собранные в пучок, бледные веснушки и почти полное отсутствие груди — все это было не то, что ему нравится. Единственным, что могло бы привлечь внимание, были ее глаза, большие, серые, внимательные, и был в них какой-то яркий огонек, контрастировавший со скучной наружностью девушки.

Герман кивнул ей, и она попросила подождать. Он сел на стул и просидел минут двадцать. За окном слышался гомон голосов и прочий заводской шум, в соседней комнате дятлом стучал телеграфный аппарат. Было скучно, и Герман уже наладился, было, сделать девушке какой-нибудь комплимент, как она встала и, повинуясь, видимо, какому-то незамеченному им знаку из кабинета, сделала ему жест,