Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде - Алексей Соловьев

— Я вот что решил! — заговорил наконец Федор. — Отправлю-ка я гонца к Миндовгу. Пусть далее у него голова болит! Скажет отпустить — отпущу, скажет к нему доставить — доставлю. А вы пока в порубе посидите, ребятушки. Как, доволен?

Что еще оставалось делать Ивану, как не кивнуть головой. Но Федор был тертым калачом.

— Вот и славненько! Ну а завтра ты мне дарственную подпишешь на свое серебро. Пожертвуешь его на ремонт Святой Софии и угловой башни. Чтоб потом не охаял меня где не следует!..

Солнце не по-осеннему жарко светило с безоблачных небес, столь желанно согревая избелившееся в темноте поруба лицо. Андрей возвращался с пустой вонючей бадьей для испражнений в сопровождении такого же молодого, бедно одетого ратного. За долгие месяцы заточения он уже знал, что того зовут Оноприем и что он был своего рода изгоем среди других охранников князя Федора, кликавших его порою полупрезрительным Пря.

— Сядь, посиди, погрейся, — предложил милостиво ратник, останавливаясь возле груды ожидающих колки швырков. — Мерзнете, поди, в яме этой?

Обрадовавшись неожиданному предложению, Андрей уселся на толстый тополиный чурбак и не удержался от язвительного:

— А ты сам спробуй с нами хоть ночку скоротать! Может, вспотеешь…

Сказал, и осекся своей дерзости. До сих пор человеческого тепла и участия от киевских гридней узники почти не ощущали. Не погасить бы и этот фитилек.

Оноприй криво усмехнулся. Испытующе поизучал лицо московита. Неожиданно произнес:

— Бежать вам надо бы, ребятки! Гонец возвернулся из Литвы. Ольгерд ратиться с Москвою собрался, у Миндовга дружину в помощь запросил. А Федору только то и надобно! Порешит он вас, коли у наших князей с вашими дружба закончилась. Добро себе оставит, а вас в кули и под воду…

— Убежали б, да ведь ты не отпустишь, — зло выдавил из себя Андрей. — Доброхот хренов! Пошто душу травишь, лучше б уж сразу порешили, злых вестей не сообщая?!

Киевлянин оглянулся по сторонам и неожиданно, понизив голос, вопросил:

— А коли помогу, ваш старшой на кресте побожится, что возьмет меня и Славу мою с собою и за нас слово в Москве замолвит?

Это было подобно грому среди ясного неба! Андрей онемел, не в силах справиться с навалившейся на него радостью. Едва смог выдавить из себя:

— Ты только помоги! А там и серебра не жалко! Братом тебя звать буду!

Оноприй остался серьезен. Еще раз осмотрелся.

— Вот что, приятель! Я сказал — ты услышал! Не вздумай о том со своими ни с кем шептаться, только с Иваном! Я его через час тоже подышать выведу, тогда и добаем. Айда вниз!

Дядя также поразился нежданной вести. Недоверчиво переспросил племянника:

— Не врет? Может, Федору повод нужен, чтоб нас на побеге имать и посечь?

— Пошто ему такой повод искать? Что, власти не хватит черное дело сотворить, двум-трем гридням рот серебром заткнув? Я верю ему, дядя! Он девку свою украдом увести хочет, видно, родители благословения молодым не дают! И среди гридней паря белой вороной обитает, сам видел. Нет, верю я ему! Бежать надо!

— Верно баешь, Андрюшка! Ну, что ж, коли так… попробуем, благословясь!

С недолгой прогулки Иван вернулся сосредоточенно-хмурым. Присел на солому, рукой поманил всех к себе.

— Нонче ночью можно отсюда убежать! Человек нашелся верный, запор отомкнет и через стену проведет. А там как Господь даст!

— Кто такой? Что взамен хочет? — загомонили было потрясенные друзья, но Иван поднес ко рту указательный палец и попросил:

— Тише, други! Не ровен час, другой кто у двери окажется. Сейчас скажу все, что сам вызнал.

Со слов старшего выходило следующее. Оноприй брался сегодня ночью, дождавшись удобного часа, выпустить всех на волю. Далее с помощью длинного вервия они преодолевают полуразрушенную стену города, спускаются к реке, садятся в одну из многочисленных лодок, привязанных вдоль берега, и переплывают Днепр. На левом, низменном берегу, где трава была еще сочной, выпасались княжьи конские табуны. Выкрав себе лошадей, москвичи могли бежать далее…

— Безоружными? Охлюпкой? — недоверчиво произнесли сразу несколько человек. — С голоду передохнем!

— Какое-то оружье будет. С нами гридень, что запор отомкнет, к Москве тож отправится. Остальное в пути имать будем. Решайте сами, братцы, кому здесь оставаться, а кому судьбу пытати?!

Желающих остаться не нашлось. Помолясь Господу, москвичи стали ожидать ночного часа и избавления.

Сдавленный стон услышали все. Дверь распахнулась. Кто-то схватил огарок свечи, чтобы осветить ступени старой каменной лестницы, но Иван тотчас задул прыгающее пламя:

— Сдурел? Скрадом, только скрадом и молча, братцы!

У выхода стоял Оноприй с обнаженным мечом. Рядом валялось бездыханное тело.

— Пришлось… не захотел смену менять, — словно извиняясь, вымолвил киевлянин. — Затащить бы надобно, позже спохватятся…

— Разоблачаем его быстро! — велел Архип.

Меч, сулица, засапожник, сапоги — все, что могло пригодиться в дальнем пути, расхватали нетерпеливые руки. Оноприй быстро повел их к намеченной части стены. Яркая луна, словно в насмешку, смотрела на беглецов из звездной выси.

— У, волчица! — бормотнул кто-то из москвичей.

Стену преодолели без помех. Длинную конопляную прочную веревку взяли с собой, чтобы было из чего сделать простые узды для лошадей.

Горизонт едва начал светлеть, когда семь мужчин и одна женщина направили галопом своих скакунов правее яркой Северной звезды…

…Слава была единственной дочерью известного коваля, имевшего в Подоле кузню, лавку и добрую избу. В своих мыслях отец мечтал породниться с каким-нибудь купцом или боярином, потому с позором выгнал со двора сватов Оноприя. Девушка же души не чаяла в милом, и именно она подтолкнула парня на рискованный поступок. Слава рассуждала здраво: осядь они поблизости — отец рано или поздно отыщет и жестоко накажет своевольную пару. Бежать же в далекие края вдвоем, без денег, было страшно: Дикое поле привечало немало лихих людей, не служивших ни князю, ни хану, ни царю небесному.

Она заранее тайком смогла устроить на берегу великой реки схрон с парой седел, луком и колчаном, полным стрел, несколькими караваями хлеба, трутом и огнивом. Теперь она, одетая в мужскую одежду, скакала рядом с любимым, озаряя порою и его, и новых друзей ясной задорной улыбкой.

В полдень, найдя в глубокой балке еще сочную траву и ручей, беглецы остановились на дневку. Огня не разводили, откушали хлеб, соленое свиное сало, запили холодной чистой водицей. Ощущение свободы пьянило не хуже вина, хотелось развалиться, раскинув руки, и долго-долго любоваться бескрайней синевой бездонного неба. Кое-кто даже начал похрапывать.