Хорош в постели - Дженнифер Уайнер

– Я полагаю, это маловероятно. – Он опять заулыбался.

– Вы не знаете мою собаку. Так я принята? Мне дадут лекарство? Я могу начать принимать его прямо сейчас?

Он продолжал улыбаться.

– Мы с вами свяжемся.

Я встала. Доктор достал стетоскоп, похлопал по столу для осмотра.

– Когда будете уходить, у вас возьмут анализ крови. А я бы хотел послушать ваше сердце. Сядьте сюда, пожалуйста.

Я, закрыв глаза, сидела на одноразовой бумажной простыне, лежавшей на столе для осмотра, чувствовала, как руки доктора перемещаются по моей спине. Впервые после Брюса меня касался мужчина. От этой мысли на глазах выступили слезы. «Не смей, – приказала я себе. – Не вздумай реветь».

– Вдохните, – ровным голосом попросил доктор К. Если он и понимал, что происходит, то не подал вида. – Хороший, глубокий вдох... задержите дыхание... можете выдохнуть.

– Оно еще там? – спросила я, посмотрев на склоненную голову доктора, когда он установил стетоскоп под моей левой грудью. А потом, прежде чем успела остановить себя, добавила: – Не разбилось?

Он выпрямился, улыбаясь.

– Все еще там. Не разбилось. Более того, по звуку у вас сильное и здоровое сердце. – Он протянул руку. – Я думаю, все у вас будет хорошо. Мы свяжемся с вами.

В приемной Лили, женщина с вышитыми маргаритками на груди, сидела в том же кресле, на ее колене лежал наполовину съеденный ломтик подсушенного белого хлеба.

– Ну что? – спросила она.

– Они обещали дать мне знать. – В руке Лили я увидела лист бумаги. Не удивилась, поняв, что это ксерокопия статьи Брюса Губермана «Любить толстушку».

– Вы читали? – спросила Лили. Я кивнула.

– Замечательная статья. Он так хорошо нас понимает. – Лили повернулась, насколько позволяло кресло, встретилась со мной взглядом. – Хотела бы я увидеть идиотку, которая упустила такого парня!

Я думаю, каждый человек, живущий один, должен иметь собаку. Я считаю, государство должно вмешаться и принять соответствующий закон: если взрослый человек не женат и ни с кем не сожительствует, брошен, разведен, овдовел, короче, живет один, он должен незамедлительно проследовать в ближайший питомник и выбрать себе четвероногого друга.

Собаки задают твоим дням ритм и цель. Если собака зависит от тебя, ты не сможешь спать допоздна и сутками не бывать дома.

Каждое утро, сколько бы я ни выпила вечером, чем бы ни занималась, независимо от степени разбитости моего сердца, Нифкин будил меня, осторожно тыча носом в веки. Он на удивление тонко все чувствующий маленький песик, готовый терпеливо лежать на диване, скрестив перед собой передние лапы, пока я подпеваю «Моей прекрасной леди» или вырезаю рецепты из журнала «Семейный круг», пусть, как я люблю шутить, у меня нет ни семьи, ни круга.

Нифкин – ладный и аккуратненький рэт-терьер[11], белый с черными пятнами и коричневыми отметинами на длинных, тонких лапах. Он весит ровно десять фунтов и выглядит как исхудалый и очень нервный джек-рассел-терьер[12], но с ушками добермана-пинчера, стоящими торчком. Мне он достался не щенком, я получила его от трех спортивных журналистов, с которыми познакомилась в моей первой газете. Они арендовали дом и решили, что в доме необходима собака. Вот и взяли Нифкина из питомника в полной уверенности, что он щенок добермана. Разумеется, он был не щенком добермана, а взрослым рэт-терьером с большими ушами. Действительно, он словно сборная солянка из частей собак нескольких пород, которые кто-то объединил ради шутки. А мордочка у него перекошена в постоянной усмешке, этим он похож на Элвиса. Говорили, что мать укусила его, когда он был щенком. Но в присутствии Нифкина я воздерживаюсь от упоминания его недостатков. Он очень нервно реагирует на критику собственной внешности. Точь-в-точь как его хозяйка.

Спортивные журналисты терпели Нифкина шесть месяцев, то окружая вниманием, даже давая полакать пива из миски для воды, то запирая на кухне и напрочь про него забывая в ожидании, когда же он вырастет и станет настоящим доберманом. Потом одного из них пригласили в «Форт-Лодердейл сан-сентинел», а двое других решили разъехаться и снять себе отдельные квартиры. Никому не хотелось брать к себе Нифкина, который ничем не напоминал добермана-пинчера.

Сотрудники имели право давать бесплатные объявления, и их объявление печаталось две недели: «Одна собака, маленькая, пятнистая, в хорошие руки». Но желающих взять Нифкина так и не нашлось. Уже сидящие на чемоданах, внесшие задаток за новые квартиры, «спортсмены» вдвоем насели на меня в кафетерии редакции.

– Или ты, или снова питомник, – заявили они.

– Он приученный? – спросила я. Они переглянулись.

– Скорее да, чем нет, – ответил один.

– По большей части, – услышала я от второго.

– Он грызет вещи? Та же реакция.

– Он любит шкуры, – ответил первый.

Второй промолчал, из чего я поняла, что Нифкин также любит грызть туфли, ремни, кошельки и все, что попадет ему в зубы.

– Он научился гулять на поводке или по-прежнему постоянно рвется с него? И он откликается на другую кличку, помимо Нифкина?

Парни в очередной раз переглянулись.

– Послушай, Кэнни, – наконец прервал паузу один, – ты знаешь, что случается с собакой в питомнике... если только хозяева не смогут убедить кого-то еще, что она доберман-пинчер. Но я в этом сильно сомневаюсь.

Я его взяла. И, само собой, первые месяцы нашей совместной жизни Нифкин провел, справляя нужду в углу гостиной, он также прогрыз дыру в моем диване и начинал метаться, как кролик, стоило мне прицепить поводок к ошейнику. Перебравшись в Филадельфию, я решила, что теперь все пойдет по-другому. Установила Нифкину жесткий распорядок дня: сама прогуливала его в половине восьмого утра, вторую прогулку он совершал в четыре часа дня (за это я платила соседскому мальчику двадцать долларов в неделю), а перед сном снова гуляла с ним сама. Через шесть месяцев муштры Нифкин практически перестал грызть то, что грызть не следовало, не гадил в квартире и спокойно шел рядом, если, конечно, его не отвлекал воробей или скейтбордист. За свои успехи он получил право пользоваться мебелью. Сидел со мной на диване, когда я смотрела телевизор, и каждую ночь спал на подушке рядом с моей головой.

– Ты любишь эту собаку больше, чем меня, – жаловался Брюс.

И действительно, своего песика я страшно баловала, покупала ему пушистые игрушки, искусственные косточки, маленькие свитера, чтобы он не замерз на зимней прогулке, собачьи деликатесы, и (из песни слова не выкинешь) у него была своя, изготовленная на заказ софа, обтянутая той же джинсой, что и мой диван на кухне. На этой софе он спал, когда я уходила на работу. Надо сказать, что от Брюса пользы Нифкину не было никакой, он даже не выводил пса. Возвращаясь домой из тренажерного зала, после велосипедной прогулки или длинного рабочего дня, я находила Брюса распростертым на моем диване, тогда как Нифкин сидел на одной из подушек с таким видом, будто вот-вот лопнет.