Хорош в постели - Дженнифер Уайнер

– Вот это, – его длинный указующий перст нацелился на мою заметку, – что это такое?

Я пожала плечами:

– Это... ну... я встретилась с этой женщиной. Печатала ее свадебное объявление, наткнулась на слово, которое не смогла разобрать, позвонила ей, потом встретилась с ней и... – У меня перехватило дыхание. – И подумала, что ее история интересна другим.

Крис посмотрел на меня.

– Правильно подумала. Хочешь и дальше этим заниматься? Вот так родилась звезда... в некотором смысле. Каждую неделю я находила невесту и писала о ней короткую колонку: кто она, какое у нее платье, церковь, музыка, вечеринка после свадебной церемонии. Но прежде всего писала о том, как мои невесты приходили к решению выйти замуж, что побуждало их встать перед священником, раввином или мирским судьей и пообещать вечно любить своего мужа.

Я повидала молодых невест и старых, слепых и глухих, невест-подростков, для которых свадьба становилась естественным продолжением первой любви, и циничных двадцатилетних, сочетающихся браком с мужчинами, которых они называли отцами своих детей. Я побывала на разных свадьбах, она могла быть для невесты первой, второй, третьей, четвертой или даже пятой. Видела огромная свадьбу на восемьсот гостей (браком сочетались ортодоксальные евреи, а потому мужчины гуляли в одном зале, женщины – в другом, и я насчитала восемь раввинов). Я видела пару, которая скрепляла свои отношения на больничных койках после автомобильной аварии (женщина осталась полностью парализованной). Я видела, как невеста убежала из-под венца после того, как шафер, бледный и серьезный, прошел по центральному проходу и что-то шепнул сначала на ухо ее матери, потом – ей.

Ирония судьбы, я это знала даже тогда. Пока мои одногодки вели унылые, саркастические колонки в нарождающихся онлайновых журналах о жизни одиночек в больших городах, я копошилась в маленькой провинциальной газете (по исторической шкале современной прессы это был динозавр, доживающий последние дни) и разрабатывала, это же надо, свадебную тему. Как необычно! Как мило!

Но я не смогла бы писать о себе, как писали мои одногодки, даже если бы и хотела. По правде говоря, у меня напрочь отсутствовало желание вести хронику моей сексуальной жизни. И тело свое мне не хотелось выставлять напоказ, даже на фотографиях. Секс интересовал меня в гораздо меньше степени, чем женитьба. Мне хотелось понять, каково это – быть парой, как набраться смелости, чтобы взять за руку другого человека и прыгнуть через пропасть. Я брала историю каждой невесты, каждый рассказ о том, как они встретились, куда пошли и когда приняли решение, вновь и вновь обдумывала его, оглядывала со всех сторон, пытаясь найти щелку, шов, трещину, чтобы проникнуть внутрь и докопаться до истины.

Если вы читали эту маленькую газету в начале девяностых годов, то наверняка видели меня с краю на доброй сотне свадебных фотографий, в синем платье, простеньком, чтобы не привлекать внимания, но нарядном, соответствующем торжественности события. И на сиденьях у центрального прохода, с блокнотом в руках, тоже я, пристально всматривающаяся в сотни невест – старых, молодых, черных, белых, худых и не очень – в поисках ответа. Откуда они знают, что не ошиблись в выборе избранника? Верят ли своим словам, обещая кому-то, что будут жить с ним вечно? И можно ли вообще верить в любовь?

Через два с половиной года моей свадебной вахты мои заметки легли на стол нужного редактора в нужный момент: многотиражная дневная газета моего родного города «Филадельфия икзэминер» вдруг решила, что привлечение читателей поколения Икс – вопрос первостепенной важности, и само наличие молодого репортера уже станет для них приманкой. Вот они и пригласили меня вернуться в город, где я родилась, и стать ушами и глазами молодой Филадельфии.

Двумя неделями позже руководство «Икзэминера» пришло к выводу, что привлечение в читатели поколения Икс[17]– изыск, не более, и опять сосредоточило все свое внимание на мамашах из богатых пригородов. Но назад пути не было. Меня уже наняли. И на жизнь я смотрела сквозь розовые очки. Ну, по большей части.

С самого начала единственным серьезным недостатком моей новой работы стала Габби Гардинер, массивная пожилая женщина с шапочкой синевато-белых кудряшек и в очках с толстенными стеклами. Если я крупная женщина, то она суперкрупная. Казалась бы, мы должны были объединиться против общей беды, вместе бороться с миром, где любая женщина, которая носит одежду больше двенадцатого размера, становится объектом насмешек. Но все вышло наоборот.

Габби – обозреватель светской хроники «Филадельфия икзэминер», и занимала она этот пост, о чем радостно сообщила мне и всем, кто мог ее услышать, дольше, чем я прожила на этом свете. У нее невероятное количество источников информации от побережья до побережья. К сожалению, источники эти в основном датированы 60 – 70-ми годами. Где-то между избранием Рейгана президентом Соединенных Штатов и активным внедрением в жизнь кабельного телевидения Габби потеряла связь с реальностью, поэтому весь массив информации начиная с MTV просто не регистрируется ее радаром в отличие, скажем, от Элизабет Тейлор.

Определить, сколько Габби лет, не представляется возможным. Но за точку отсчета, пожалуй, следует взять шестьдесят и подниматься сколь угодно высоко. У нее нет ни детей, ни мужа, ни намека на сексуальную жизнь да и вообще любую жизнь за пределами редакции. Она черпает жизненную энергию в голливудских сплетнях, а к героям своих материалов относится с благоговейным трепетом. Звезды, о которых она пишет, точнее, творчески перерабатывает сплетни, почерпнутые из нью-йоркских таблоидов и «Верайети», для нее – самые близкие друзья. За это я бы могла и» пожалеть Габби Гардинер, будь у нее хоть малая толика приятности. Но ее нет.

И все-таки она счастливая. Счастливая, потому что большинству читателей «Икзэминер» за сорок и им уже не хочется узнавать что-то новое. В результате ее колонка «Поболтаем с Габби» – одна из самых популярных в нашем разделе, о чем она напоминает при первой возможности и с максимальной громкостью (вроде бы Габби кричит, потому что глуховата, но я убеждена: она знает, что ее крики раздражают больше, чем те же слова, произнесенные нормальным тоном, вот и рвет голосовые связки).

Первые несколько лет, которые я проработала в «Икзэминер», наши пути не пересекались. К сожалению, все изменилось прошлым летом, когда Габби взяла двухмесячный отпуск, чтобы подлечить какую-то неприятную болячку (я уловила только слово «полипы», прежде чем Габби и ее подруги прострелили меня взглядами-лазерами, и я ретировалась из комнаты почтовых поступлений, даже не взяв экземпляр «Тинейджера», за которым, собственно, и приходила). В отсутствие Габби ее ежедневную колонку писала я. Она проиграла битву, но выиграла войну: колонка по-прежнему называлась «Поболтаем с Габби», и лишь внизу, самым мелким кеглем, набиралась приписка, сообщающая читателю, что Габби «в длительной командировке» и в ее отсутствие колонку готовит сотрудник редакции Кэндейс Шапиро.

– Удачи тебе, детка, – величественно заявила Габби, подойдя к моему столу, чтобы попрощаться, сияя так, словно последние две недели и не уговаривала руководство позволить ей присылать колонку по электронной почте, лишь бы не дать мне шанс запороть ее, пока она будет отсутствовать. – Я попросила всех своих лучших информаторов звонить и писать тебе.