Золотая братина. В замкнутом круге - Игорь Минутко

«У них борьба, сражение, – пронеслось в сознании охранника. – И белого черные побеждают…» Все это длилось несколько мгновений. «Бред, – сказал себе Воротаев. – Нервы… Галлюцинация. – Он выключил монитор. – Чушь… Ничего этого не было». Командир группы охраны снова успокоился, движения его стали быстрыми и четкими. В течение двух-трех минут он вывел из строя всю систему сигнализации музея и по всем каналам, включая внутренний, прервал телефонную связь особняка во Втором Зацепном переулке с внешним миром и поспешил в подвальный этаж музея. У двери оглянулся: Федор Рябушкин и Остап Цугейко лежали возле стола в тех позах, в которых сразил их напиток под названием «Абсолют». Нетронутая закуска, початая бутылка. Воротаев вернулся к столу, закрутив на бутылке пробку, сунул ее в свою кожаную сумку, туго набитую мешками из тонкой парусины, и вышел с ней из комнаты.

Было пять минут восьмого, когда охранник Николай Якименко, скучавший в своей наружной будке возле ворот музея, услышал, как в телефонном аппарате внутренней связи коротко тренькнуло. Николай поднял трубку – мертвое молчание, ни единого эфирного звука или шороха. Он набрал номер помещения охраны – в ответ глухота. Телефон не работал – сломался или был отключен. Николай схватил трубку городского телефона – гудок отсутствовал. «Вырубили. Да что там, твою мать, происходит?» Он приоткрыл дверь и огляделся. Второй Зацепный был пуст – ни машин, ни прохожих. Переулок был тупиковым, на противоположной стороне кладбище, где уже давно не хоронят. Возле будки стоял синий фургончик с затемненными стеклами – «Мерседес-бенц» А 816 ЕН, РУС 77. «Отделение милиции за три квартала. Рвануть туда? Нет, не имею права покинуть пост. Чё делать-то? Добежать до ребят в дежурке?» И тут Николай увидел, что парадная дверь в глубине особняка открылась и из нее вышел Никодим Иванович Воротаев. «Фу ты, Иваныч! – обрадовался молодой охранник. – Значит, все в норме».

Между тем командир смены быстро пересек цветник перед домом и направился к калитке. Николай Якименко по высоким ступенькам сторожевой будки стал спускаться навстречу своему командиру и… замер на предпоследней ступеньке – на него было направлено дуло пистолета.

– Коля, – спокойно и тихо сказал Никодим Иванович, только глаза у него были незнакомые, неузнаваемые: в них чудовищно расширились зрачки. – Коля, спускайся и будешь делать то, что я тебе скажу.

Мысль бывшего спецназовца была мгновенной: упасть на землю, собравшись в клубок, перевернуться, вскочить на ноги – и дальше по обстоятельствам… Но старый Воротаев знал приемы, которыми владели охранники музея, – ведь тренировались вместе, хотя Никодим Иванович, ссылаясь на возраст, больше наблюдал за молодыми коллегами. Уловив первое движение Николая, молниеносно повернулся к нему боком…

– Дурак! – успел услышать Николай Якименко голос Воротаева.

Выстрел был безукоризненно точен – в центр лба. Оглядевшись по сторонам, Никодим Иванович сунул пистолет в карман пиджака, подхватил безжизненное тело молодого охранника под мышки и потащил его в открытую калитку. Труп был невероятно тяжел, что-то ёкало в животе убитого – как селезенка у загнанной лошади. Воротаев еле подавил приступ тошноты. С трудом, тяжело дыша, он отволок свою жертву в кусты сирени и бросил там. После этого Никодим Иванович подбежал к синему фургону с затемненными стеклами, на бегу доставая из кармана брюк ключ от машины. А «телохранители», Евгений и Станислав, уже несли через залы музея к выходу по тяжелому мешку из тонкой парусины.

За дырявой кладбищенской оградой на развалинах старинного склепа в это время бражничали два местных бомжа, которых братья по классу знали под кличками Седой и Грач. Сегодня день выдался удачный: на трапезу друзья прибыли с четырьмя бутылками дешевого портвейна «Южный», по семьсот граммов каждая, и с закуской изрядной: хлеб, колбаса, помидоры, плавленые сырки – аж шесть штук! Обычно выпивку и еду закупал Седой, принципиально приобретая все отечественное, потому что был патриотом. По его твердому убеждению, многострадальную страну окончательно загубят демократы. Когда была выпита вторая бутылка портвейна, Седой, пережевывая колбасу с куском черного хлеба, сказал прочувствованно:

– Хорошо-то как здесь, Господи!

– Я думаю, в самый раз пора по следующей заглотить, – философски заметил Грач.

– Давай, – согласился Седой.

Грач потянулся было к третьей бутылке, и в это время совсем рядом грохнул выстрел. Развалины склепа, на которых пировали Седой и Грач, были напротив музея, а рядом, в бетонном заборе, в густых зарослях бузины, – большой лаз с рваными краями; через него и проникали на кладбище Седой и Грач. Услышав выстрел, оба, не сговариваясь, ринулись к лазу и, осторожно раздвинув ветки бузины, выглянули наружу.

Увидели они страшную картину: пожилой дюжий мужик, пятясь задом, волок к открытой калитке музея здоровенного парня в камуфляжной форме десантника, держа его под мышки. Голова парня бессильно болталась из стороны в сторону, из открытого рта что-то капало.

– Застреленный… – прошептал Грач. – Давай отседова! Видать, бандиты. Заметят нас – и тоже кончат.

– Да ты что? – тоже шепотом зачастил Седой, оттаскивая товарища от лаза. – Ведь музей грабят! Поможем задержать – премию отвалят.

– Так ведь, Седой, на допросы затаскают, в соучастников превратят.

– Тоже мне, соучастник! – ехидно ухмыльнулся Седой. – Посмотри на себя. А сознательность у тебя есть? – повысил он голос. – Духовные ценности отечества похищают!

– Тише ты! Сознательный какой… Патриот хренов! Если только премия…

– Слушай сюда, – перебил Седой. – Прячь выпивку и закусь под камушки – и в отделение милиции, оно тут недалеко, я знаю, видел. Там дальше, метров за двести, еще дыра в заборе есть. Через нее вылезем, чтобы эти не заметили.

– Ладно, пошли, – согласился Грач. Премия за помощь в задержании грабителей ему светила.

Москва, 25 июля 1996 года

– Сейчас проснется, – услышал Иван Кириллович Любин женский голос где-то вверху, в серо-вязкой темноте. – Мы погрузили его в сон пять часов назад.

Иван Кириллович открыл глаза. Белый потолок над головой, белая стена справа. Он перевел взгляд в другую сторону, чуть-чуть повернувшись, – и тупая, тяжелая боль возникла в затылке. Рядом с его кроватью сидел на стуле мужчина в белом халате, чем-то очень похожий на молодого Чехова. Может быть, такое впечатление создавали очки в тонкой оправе и темная бородка клинышком. В ногах Любина, облокотившись на спинку кровати, стояла миловидная женщина, тоже в белом халате. «Я в больнице. Что случилось? Попал в аварию?»

– Как вы себя чувствуете, Иван Кириллович? – тихо спросила женщина.

– Не знаю… Что-то с головой. Почему я здесь?

– Ничего страшного, – заговорил мужчина, похожий на молодого Чехова. – Вас оглушили сильным ударом по голове. Вот доктор говорит, что через несколько дней пройдет шишка, которую вы заработали по причине своего легкомыслия…