Английская лаванда - Анна Ефименко

– Как ты можешь так ходить? Неудивительно, что в феврале тебе не прислали ни единого сердечка!

Клайв увлеченно дочитывал «Вампира» доктора Полидори, за что уже получил выволочку от Перси, не любившего автора («Он мужеложец». – «Он дядя Данте Габриеля Росетти, короля художников-прерафаэлитов!» – «Он мужеложец!!!»), и перекрикивался через дверь в ванную комнату, где Мередит сызнова напрудил полную раковину мыльной воды ради самовлюбленных процедур.

– Мне тринадцать, еще не все потеряно!

Из ванной что-то презрительно буркнули. Сунув книгу грешника меж диванных подушек, К. неохотно поплелся на разделку его навыков ловеласа. Зеркало и полки были заплесканы скользкой белизной, «зайчик» топорщился вверх мокрыми сосульками.

К. взял гребешок для волос, медленно провел им по щеке, словно лезвием, после чего потряс гребнем перед приятелем, нараспев подделывая иностранные интонации: «этоо шээффиилд, каачествооо!» Перси поджал губы.

– Дразнись дальше. Но учти, сперва ты думаешь как твой Гардинер, потом станешь одеваться, как он, в кошмарные куртки – их даже Пендж не наденет в конюшню! – а дальше что? Выращивание маргариток, полив орхидей? Возможно, фермерство и рогатый скот?

– Что ты к нему привязался? – насупился Клайв.

– Меня от него воротит! – отрезал М., вымазанный кружевом мыльной пены. – Нелепый ряженый крестьянин! Почему твои родители не общаются с его семейством, а дружат с моим? Задумайся.

Мальчик водил гребнем по кожаному ремню, подражая тому, как состоявшийся мужчина рядом правил там перед использованием бритву, этот шеффилдский символ принадлежности избранным. Надо вести от одного конца к другому, потом развернуть и начать снова, ровно тринадцать раз в каждую сторону. Он неожиданно проникся и тоже захотел принадлежать чему-то большему, вседозволенному, не ограниченному условностями положения, возраста и… Клайв тряхнул головой, прогоняя вопиющие, безбожные идеи.

– Расскажи, как ты этим занимаешься!

– Залезай сюда. – М. стукнул по цинковой купели, деловито повертел свое оружие точеными пианинными фалангами. – Запоминай, повторять не буду. Бритва должна быть раскрыта под углом двести семьдесят градусов по отношению к сложенному состоянию.

«Двести семьдесят градусов» были для К. пустым звуком, урок тем временем продолжался:

– Видишь? Там, где ручка соединяется с лезвием, держишь указательным, средним и большим пальцами… Вот так, ясно? Черт, Клайв, взбаламутил всю воду… Смотри издалека!

Полосы открывали свежую кожу. Таким он обновлялся каждые три дня, орошался гвоздичным одеколоном, обрамлялся воротниками, полосочка за полосочкой, белые, белые…

– А как она шелестит!

– Что? – не понял старший.

– Когда она едет по тебе. Это шорох расчехляемой сабли, только мягче.

Мередит моргнул. Белых мыльных кружев на нем оставалось все меньше.

– «Шорох расчехляемой сабли»? – недоуменно повторил он. – Господи, что за вздор приходит тебе на ум?

Клайв уже тогда получал наслаждение от красноречивых оборотов. Качаясь на бортике ванны, он подобострастно разливался:

– …Лезвие идет на ланиты Ахилла, словно аэроплан на посадку…

– О, Эрншо, заткнись! – Мередит положил бритву на полку и круто повернулся.

Схватив Клайва за бока, он начал щекотать его, безжалостно, как в домике рыбака. К. с воплем соскользнул с бортика и опрокинулся в пустую ванну.

– Давай, ритор, валяй про свои аэропланы! Кто тебя научил разглагольствовать?

Зажатый пространством и могучим врагом, Клайв вертелся в ванне по-змеиному, как угорь, напрасно спасая от щекотки ребра. В чудом выигранной секундной передышке ему удалось обличить виновника:

– Перси – цирюльник!

Смена амплуа разъярила кухонного короля. Засунув в ванну ногу, он придавил ею Клайва, нажав подошвой на хлипкую рубашчатую грудь и тем самым высвободив руки, чтобы взять бритву обратно.

– Перси – кулинар! Кулинар! – в притворном гневе он занес выкидной клинок над шеей жертвы. – Перси убьет тебя одним движением!

Замерев под пятою мучителя, он, разумеется, дал другу победить (ибо Мередит всегда побеждал, иначе обиду затаивал грандиозную) и трепетно изобразил панику:

– Боюсь боюсь боюсь!

Но М. уже вошел в раж от сцены чудовищной резни и, едва не высовывая язык в предвкушении, прижал бритву к переносице поверженного, заставив того сомкнуть ярченные синевой глаза.

– Заруби на своем кривом носу, – довольно прошипел Мередит и в упоении даже поскреб рукояткой о горбинку. – Это «Шеффилд»!

– «Качество»! – эхом отозвался младший, осязая пять восьмых дюйма первоклассной стали крепко запечатанными веками.

Эрншо лицезреет руины Карфагена во что бы то ни стало. Матушка вязала узлы в морской путь, переживала за здоровье доходяги, но не удерживала подле себя отпрыска, уже долговязого и нескладного, чуть более драматичного в обществе, чем следует, похожего на его дядю, преподобного Джорджа Парижского с безупречным знанием французской литературы, экстравагантностью истового бонвивана и дипломом Сорбонны. Яблочко падало от яблони через озорную подножку деверя.

Отбывая к южным берегам, закрывая экзаменационные передряги, К. напоследок расхрабрился и отважился на телефонный звонок. Дворецкий Мередитов призвал к ответу мистера Ренегата, и из прижатого к жаждущему уху колпачка раздался родной голос, уставший и недовольный:

– Клайв? Алло!

– Алло! Почему ты не отвечал? Я писал тебе зимой, и в мае, и…

– Клайв, – зароптали на том конце провода. – У меня много планов на это лето. Я еду в предместье, а потом…

– Кретин, я послал открытку на день рождения! И на станции… Мог бы ради приличия ответить!

– Приличия? – Любой предлог для ссоры был М. на руку для логического завершения, жирной чернильной точки. – Ты мне говоришь о приличии? Столько рассуждал я о твоем несносном поведении, консультировался с викарием об этих вольнодумных увлечениях, ради которых ты, ей-богу, рискнешь блестящим будущим, карьерой и…

Клайв повесил трубку.

Следующим утром в солнечных ложах университетского дворика Эрншо снял с мизинца серебряный перстень, подарок Перси на восемнадцатилетие, и выбросил кольцо в урну, полную окурков и канцелярского мусора. Отшумел очередной майский семестр, король-дуб в венке из зеленых листьев взошел на трон бессонной ночью летнего солнцестояния, и круги на полях, булыжники друидов, прекрасные ядовитые растения не удостаивали своей магией двух хилых сморчков из колледжа, неуместно черненных мантиями, придушенных галстуками, мрачнее тучи.