Моя пушистая проблема - Мария Вельская

Да его бы статуя захотела! Лучи ударили в мое тело, когда я обвила шест рукой, словно нежнейшего партнёра по танцу, закидывая на него ногу, и закружилась.

Светло-золотистое белье на мне в этом свете истончилось, став едва не прозрачным, будто платье из… откуда? Во сне я не помнила.

Важен был лишь чужой взгляд. Лишь мой вызов. Сдашься? Подойдешь? Нет?

Я порой ненавижу оборотней! Но сейчас… иди сюда, волчок!

Встал. Глаза вспыхнули ярко-ярко. Ух, какая… фигура! Какие внушительные… достоинства!

Я облизнулась демонстративно. Провела ладонью вдоль тела, зная, что за мной следят жарким, бессовестным взглядом.

— Давай, крошка! Иди сюда! Вижу, тебе там скучно одной…

Бархатистые, игривые нотки в низком голосе заводят. Качаю бедрами, снова медленно обводя собственное тело руками.

— Веселее, чем можно представить, — мой голос звучит совсем иначе, с незнакомыми мне мурлыкающими, соблазняющими нотками.

Искушающе. Насмешливо. В крови бежит азарт.

— Сколько стоит ночь с тобой, девочка? Я заплачу ту цену, что назовешь. Ну же. Такого шанса у тебя больше не будет!

В крови вскипает гнев. Так, значит? Облезешь, лохматый! Обида сильна, но я лишь молча качаю головой, продолжая кружиться под музыку, которая становится все более медленной и тягучей.

— Гордость заела? Или ты немая? — кажется, у кого-то самолюбие задето.

— У вас нет столько, чтобы получить меня, господин, — отвечаю шепотом, медленно проводя язычком по губам.

Прогибаюсь, откидывая голову назад. В этом сне у меня роскошные золотистые волосы ниже лопаток, не стрижка.

— Назови. Цену.

— Вы уверены, что хотите её услышать? Уверены, что всех можно купить?

Он уже у самого края сцены. Смотрит, тяжело дыша и сжимая зубы.

— У всех вас есть цена. Чего хочешь? Деньги не нравятся? Украшения? Статус в обществе? Дом? Вы, люди, предсказуемы, — скалится зараза.

— Хочу…

Я наклоняюсь ниже. Ага, взгляд так и заблудился в районе груди. Жадный, жаркий, такой, что что-то екает внутри.

— Ну?.. — грубое.

— Хочу твою шкуру, оборотень, — шиплю зло, прищурившись, — но ты же вряд ли мне доставишь такое удовольствие, а, хозяин жизни?

Я злюсь, даже понимая, что это, конечно, не по-настоящему. Хоть диалог идет словно наяву.

Грудь мужчины вздымается. Когда успел остаться в одной тонкой рубашке, сбросив пиджак?

Не мощный внешне, но сухощавый, гибкий. Он отворачивается — и мне удается целое мгновение лицезреть подтянутую, крепкую зад… попу… Ох, что ж это за… наваждение! Залипаю, теряю бдительность.

И прихожу в себя уже лежа на спине в одном из кресел. Мужчина сидит на корточках, удерживая меня. Стеснения нет. Да и чего пока стесняться? Только тугая волна жара, когда он, больше не говоря ни слова, наклоняется ниже. Ещё ниже. Горячее дыхание ползет по ноге, вызывая щекотку. Вот же пушистая гадина, я скоро сгорю в этом огне, мне хорошо до того, что, когда он поднимается выше, тихонько дуя на кожу, хочется закричать, выплеснуть скопившееся напряжение. А когда эти сумасшедшие подлые губы накрывают мои, когда этот треклятый божественный язык затягивает в поцелуй, дарит наслаждение… Да такое, что можно взорваться чистейшей сверхновой только от этого!

Ладонь ложится на кожу. Пальцы касаются меня, едва не порхая, вырывая тихий вздох восторга.

— Ещё…

— Что? Не слышу, детка? Ты что-то сказала?

Он великолепен. Не могу налюбоваться настолько редким и совершенным образцом. Да и грех не любоваться — одежда не скрывает выдающихся достоинств паршивца.

Чтоб тебя!

— Гори в огне, мохнатый! — дергаюсь, пытаясь вырваться, но руки перехватывают, и коварные губы атакуют мои.

Медленно. Стараясь показать мне всю полноту испытываемых им чувств. Показать, кто здесь ведет, кто перехватил игру и удерживает её в своих цепких когтях.

Он нависает надо мной медленно, давая прочувствовать, так сказать, всю опасность положения, в которое глупая человечка умудрилась угодить. Мы уже слишком близко друг к другу, и у меня пересыхают губы. Слежу за паршивцем жадно, мечтая и провалиться сквозь землю, и отвернуться, и продлить этот безумный момент.

Не снимая одежды, опираясь руками о подлокотники кресла, он надвигается на меня, а потом медленно опускается едва ли не на колени. Так, чтобы я смогла прочесть в движениях тела, в его глазах безумную жажду, дикое напряжение, что отделяет нас от продолжения банкета.

— Сгорим вместе, сладкая моя, — хриплые, рычащие нотки, — хочу знать точно, какая ты… на вкус… ощутить в полной мере твой странный запах. — Ага, на вкус, на запах и на кус… знаем мы вас! — И занять чем-нибудь твой дерзкий язычок, конфетка… например, — ленивое — очередным поцелуем.

Меня окатывает такой волной жара, что, кажется, ещё немного — и щеки воспламенятся. Исключительно от ярости! Как легендарные драконы буду сейчас огнем пыхать! Несите огнетушитель для Майки! Никогда ведь и мыслей таких не было, но… облизнулась. Шестом клянусь, не удержалась!

Чужие глаза вспыхнули черным сумасшествием, меня подхватили, плотно прижимая к чужому торсу, позволяя каждой клеточкой тело ощутить, в каком восторге хвостатый.

— Мне уже интересно, девочка, что тебе снится, если уж ты так жарко приветствуешь меня? Не скажу, что против, но, боюсь, сейчас слегка не в том состоянии…

А? Что?!

Я отшатываюсь, дергаюсь рефлекторно, изо всех сил врезаясь во что-то головой. В кого-то. Упс.

Над головой шипят. Я вываливаюсь из сна — позорно потная, дрожащая, чтоб вас всех, мохнатых, побрили налысо, и… наставившая шишку лорду.

Бледный, с темно-синими кругами под глазами, он, в отличие от сна, вызывает только жалость. А ещё — память о вчерашнем.

Во сне я каким-то образом оказалась на его груди — и теперь ощущала весь прилив оборотнической благодарности.

Скатилась на пол быстрее, чем успели бы сказать “ква”. Меня даже милостиво отпустили.

Чужая рубашка прилипла к телу, противное томление искорками отдавалось в теле, а “хозяин жизни” знакомо противно ухмыльнулся одними глазами.

— Рад, что мы начинаем находить… общий язык, конфетка, — знакомым голосом из сна хрипло заметил этот Казанова полумертвый. — Но ты могла бы быть и капельку более любезной. И не забывать о своей положении, — холодно и совершенно иначе, чем предполагалось, завершил жрец игривую фразу.

На его скуле уже расцветал синяк. Жалко? Да не в этой жизни! С их регенерацией через полчаса и следа не будет. А вот у меня затылок ноет.

— Хорошая благодарность за то, что спасла вам жизнь и рассудок, — холодно усмехнулась, тут же беря себя в руки.