Нацисты. Предостережение истории - Лоуренс Рис

Фон Кильмансегг подчеркивает: очень важно различать поддержку нацистов как таковых и поддержку Гитлера лично. Он утверждает: нацистов «чурались» такие же кадровые военные, как он сам, но подобное отношение не распространялось на самого Гитлера. Учитывая, что Гитлер единолично представлял свою партию, оказавшую ему такое доверие, какого не удостоивался прежде ни один политический лидер, такое разграничение кажется нам бессмысленным. Его с глубочайшей уверенностью отрицал и сам Гитлер, заявляя: «Фюрер – это партия, а партия – это фюрер». Несмотря на это, грань, которую фон Кильмансегг проводит между Гитлером и нацистами, существовала и в умах некоторых офицеров того времени. Иными словами, кадровые военные, одобрявшие гитлеровские намерения перевооружиться, скрывали свое беспокойство по поводу зверств, чинившихся штурмовиками.

Вскоре и Гитлер понял, что штурмовиков самое время усмирить. Помимо того, что армия высказывала недовольство ими, фюрер и сам заметил неладное в поведении Рема. Рем заговорил о «второй революции», от которой штурмовики получили бы должное, все еще недополученное ими. Этого Гитлер допустить не мог. Генрих Гиммлер выбрал подходящий момент и пустил слух о том, что Рем планирует государственный переворот, – Гитлер принял его слова на веру. Гиммлер, эсэсовцы которого по-прежнему официально входили в число штурмовиков, отправил свои отряды против Рема 30 июня 1934 года – позднее это событие назвали «Ночью длинных ножей». Гитлер также воспользовался этим случаем, чтобы свести старые счеты с Грегором Штрассером, вышедшим из нацистской партии в 1932 году, и генералом фон Шлейхером, бывшим канцлером Германии; оба в ту ночь погибли. В целом было убито по меньшей мере восемьдесят пять человек.

Генерал фон Бломберг, министр обороны, настолько обрадовался этим вестям, что тут же поспешил выразить благодарность Гитлеру от лица всей армии. Уже через несколько недель (после смерти Гинденбурга 2 августа 1934 года) он лично привел вооруженные силы к присяге на верность Гитлеру. Все военные, кого нам удалось опросить, подчеркивали важность присяги в контексте происходящего; они поклялись на верность не государственному чиновнику, а личности, человеку как таковому – Адольфу Гитлеру. Карл Бем-Теттельбах принял присягу в 1934 году, будучи молодым офицером люфтваффе – военно-воздушных сил Германии. Для него, как и для многих других, присяга была священна; ее он пронес с собой до самого конца войны. Он и по сей день чувствует, что если бы нарушил ее тогда, то вполне мог бы «наложить на себя руки». Бем-Теттельбах почувствовал на себе значимость этой клятвы, когда в 1944 году попал в ставку Гитлера в Восточной Пруссии Вольфшанце («Волчье логово»), где стал свидетелем покушения на жизнь Гитлера, совершенного графом фон Штауффенбергом[6]. Самого Бема-Теттельбаха не приглашали принять участие в заговоре, однако если бы такое предложение последовало, он отказался бы, чтобы не нарушить присяги.

Карл Бем-Теттельбах занимал должность атташе министра обороны генерала фон Бломберга, который был ему «вторым отцом». «Бломберг знал толк в военном деле, – вспоминает Бем-Теттельбах, – но даже он видел в Гитлере хорошего военачальника». По более поздним рассказам Бломберга, в 1933 году назначение Гитлера на должность канцлера принесло веру, любовь к фюреру и глубочайшую преданность идее. От случайного доброго слова из уст Гитлера у Бломберга слезы наворачивались на глаза, он даже поговаривал, будто дружеское рукопожатие фюрера исцеляло его от любой простуды. Бему-Теттельбаху было особенно хорошо известно, как искренне Бломберг почитал Гитлера, потому как он постоянно возил начальника в автомобиле после встреч с фюрером: «Едва ли можно припомнить хотя бы одну поездку, когда он не превозносил бы фюрера до небес и не рассказывал, какие прекрасные тот высказывал мысли»2.

Уничтожив Рема, Гитлер стал главой государства, а не просто канцлером (после смерти Гинденбурга), и торжественно привел армию к присяге на верность. Власть Гитлера стала абсолютной. Помимо нацистской партии, он подчинил себе всю Германию. Гитлер проводил простейшую политику – политику перевооружения. Что же до текущих бытовых вопросов, которые всегда неподъемным грузом ложатся на плечи большинства политических лидеров, то их Гитлер либо делегировал, либо просто оставлял без внимания. Хаос на улицах, возможно, исчез, но внутри нацистской администрации и правительства он рос и процветал.

Фриц Видеман, один из адъютантов Гитлера, писал, что фюрер «ненавидел бумажную волокиту. Иногда он принимал решения, даже касающиеся важных вопросов, даже не ознакомившись с соответствующими документами. Он придерживался мнения, что многие вопросы разрешатся сами собой, если в них не вмешиваться». В результате, по словам Отто Дитриха, пресс-секретаря Гитлера, «за двенадцать лет правления в Германии Гитлер внес такую сумятицу, какой не знало прежде ни одно цивилизованное государство».

Да и распорядок дня Гитлера в те времена не походил на типичное расписание трудоголика от политики. Фриц Видерман упоминал, что «Гитлер обычно появлялся незадолго до обеда, перебирал газетные вырезки, подготовленные пресс-секретарем Дитрихом, а затем уходил обедать. Когда Гитлер оставался в Оберзальцберге (гора в Южной Баварии, на склонах которой Гитлер построил свою резиденцию – Бергхоф), дела обстояли еще хуже. Большую часть дня он проводил в прогулках, а вечером, сразу после ужина, смотрел кино».

Альберт Шпеер, архитектор, которому суждено было стать рейхсминистром вооружения нацистской Германии, рассказывает, что когда Гитлер оставался в Мюнхене, то отводил на официальные встречи самое большее «часа два в день»: «Большую часть времени он гулял по строительным площадкам, отдыхал в различных студиях, кафе и ресторанах или просто держал пространные речи перед своими подчиненными, которые уже достаточно хорошо были знакомы с неизменными темами фюрера и мучительно пытались скрыть скучающие выражения на лицах»3. Бездарная трата рабочего времени Гитлером стала настоящим проклятием для Шпеера – человека, всякую минуту своей жизни проводившего в трудах. «Когда же, – часто думалось Шпееру, – этот человек работает?» Вывод напрашивался невольно: «В глазах народа Гитлер выглядел вождем, денно и нощно следившим за судьбой нации. Но дело обстояло совсем иначе»4.

Гитлер не был диктатором, похожим на Сталина, рассылавшего бесконечные письма и приказы, вмешивавшегося во все сферы политики, – но обладал не меньшим авторитетом, и положение его было не менее надежным, чем у любого диктатора в традиционном понимании этого слова. Как возможно подобное? Как могло современное государство существовать при вожде, большую часть времени проводившем в постели или в кафе? Ответ на этот вопрос дает профессор Ян Кершоу, который тщательно изучил речь Вернера Вилликенса, статс-секретаря Министерства продовольствия и сельского хозяйства. Речь произнесена 21 февраля 1934 года; ей прежде не уделяли особого внимания. Вилликенс сказал следующее: «Все, у кого есть возможность лично общаться с фюрером, знают, что он не диктует свою волю, а лишь говорит о своих намерениях, которые предполагает осуществить рано или поздно. По сей день все, кто занимают важные должности в новой Германии, работают лучше, если, так сказать, служат фюреру и его идее… По сути, это долг каждого – служить фюреру, выполнять его волю. Каждый, кто допустит ошибку, довольно скоро вынужден будет исправить ее. Но для каждого, кто честно работает на фюрера, следуя его политике и цели, наступит день – не сегодня, так завтра, – когда его удостоят наивысшей награды, официальной похвалы за проделанную работу»5.