Карантин по-питерски - Ричард Семашков

русский трип-хоп. Так я его и назвал – «Мой трип-хоп». Уже существуют две части по пять треков. Одна посвящена жизни в Москве, другая – в Питере.

Есть и полноценные пластинки «Метан» и «Литий» – в них по девять треков. Сейчас я вновь занят полноценным альбомом, который будет называться «Рутений».

На протяжении последних семи лет я раз в год обязательно выпускаю трек на какое-нибудь стихотворение моего любимого поэта Бориса Рыжего. Были у меня также песни на стихи Бориса Корнилова, Владимира Луговского, Павла Васильева и Анатолия Мариенгофа – благо они по стечению обстоятельств исчезли с моего компьютера.

Я ничего не могу с собой поделать, и в день смерти Бориса Рыжего (поэт покончил с собой в 2001 году), 7 мая, я выложу новый трек на его стихотворение. Пока что я в полном восторге от того, что получается. Завтра поеду в студию.

Ещё в этом году я выпущу трэп-мелодекламацию на стихи имажинистов.

Я, может, и хотел, но уже просто не могу остановиться.

Как же я завидовал тем ребятам, которые выпускали дебютный альбом, ехали в тур по городам, затем выпускали второй – гениальный, потом третий послабее и умирали.

Некоторые свои песни я бы с удовольствием материализовал и сжёг, некоторые пластинки вообще не должны были существовать, но всё это есть, и я тяну этот позор за собой, как репинский бурлак трос.

Конечно, есть Игги Поп со своими 22 номерными альбомами или тот же Дэвид Боуи с 27 пластинками, до сих пор жив курилка Боб Дилан, у которого 38 номерных альбомов и 58 синглов, но они хотя бы гении. Им такие объемы прощаются.

К чему это я? Было бы очень любопытно узнать, какие и сколько ваших литературных произведений вы бы сегодня оставили в ящике стола.

10.04.2020

Александр Пелевин:

С одной стороны, вы правы: очень важно понимать, когда именно стоит прикрутить фитилек.

С другой стороны: но как быть с желанием, в общем-то, благородным и правильным, с каждой новой вещью делать что-то лучше, больше, качественнее, прыгать выше головы дальше и дальше, постигать всю эту веселую науку? Как пел тот же Игги Поп, и на эту фразу потом ссылался Летов – I need more!

Вот первая моя книга, «Здесь живу только я» – корявая, с кучей недоработок и ошибок, с прыгающим стилем, неровная, ученическая. Но я не хотел бы, чтобы ее не было, она отражает вот эти первые шаги, это неровное состояние, и она нравится тем, кто в момент прочтения испытывает то же состояние.

Читатель ведь растет вместе с нами, он тоже испытывает чувства, характерные для определенного периода жизни.

Сейчас пишу четвертую книгу и руководствуюсь именно этим желанием прыгнуть дальше, сделать больше и лучше. Не факт, что получится, но должно!

Со стихами, впрочем, несколько иначе: несколько десятков старых своих стихов я стараюсь при случае убирать из общественного пространства, нигде их не выкладываю, они объективно очень плохи.

И, возвращаясь к начальной мысли, тоже, конечно, вопрос: когда ты перестаешь прыгать выше головы и топчешься на одном месте? Как это понять? Нужное ли это вообще чувство – хотеть еще и еще, больше, выше, сильнее? Или оно приведет в итоге к самообману и самозакапыванию?

Только читатель, наверное, решит.

11.04.2020

Валерий Айрапетян:

Боуи уже третий раз упомянули, выскажусь и я.

У нас с Ричем история принятия Боуи схожа.

Музыкант, похожий на дитя обитающей в тёмных глубинах океана рыбины и пришельца, раздражал меня вычурностью, экспериментами с внешним видом, кричащей бисексуальностью, вампирической бледностью, какой-то во всём манерной, ледяной, декадансной изломанностью. Возьмёшь такого на руки, начнёшь разглядывать, систематизировать, а он порежет, отморозит, растает, утечёт, примет новую форму и с безопасного расстояния примется над тобой хохотать и показывать неприличные жесты.

После смерти Боуи прослушал финальный его альбом Blackstar (релиз которого состоялся за несколько дней до смерти музыканта) и был сражён наповал. Вроде бы всё тот же Боуи, которого слушал и сторонился, но проявленный в свете нового обстоятельства: сейчас он пел, зная, что умирает. Влияние этого обстоятельства на весь альбом переоценить невозможно, потому как всякое умирание есть лишение сначала наносного, а потом и сущностного. Написал «всё тот же Боуи, но…» и понял, что мало к кому, как к Боуи, подошла бы сентенция Льва Шестова: «Постоянство есть предикат величайшего несовершенства» – настолько в своём стремлении к совершенству он был изменчив. Или искрящийся задором – не то фокуса, не то игры в прятки – афоризм Фейербаха: «Ты хочешь знать, что я такое? Погоди, пока я перестану быть тем, что я теперь». Вечно изменяющийся, переходящий из одной формы в другую, обманывающий себя и других, этот служитель «Ничто» в последнем своём альбоме как бы говорит: «Ладно, всё. Теперь начистоту». Но и тут – никаких тебе инсайтов, откровений, а просто факт: стою у могилы и делаю своё дело – пою свою песню.

Удивительны интонационные переходы альбома и составляющих его тем, совершенно отчетливо доносящие до слушателя заложенный в композициях смысловой ряд. В случае с Боуи погружение в тексты песен может помешать «входу», оставив въедливого слушателя за порогом – разгадывать несуществующие кроссворды. Увлечённый мистицизмом, ницшеанством, символизмом, каббалистическими гематриями, музыкант заводит в текстах свою игру, бессмысленную для интерпретатора, лишённого ключей. Попадание будет всегда случайным, как, например, вынутая наугад карта из «Обходных стратегий», к которым при работе над альбомами обращался и сам музыкант.

Но никакого попадания и не требуется, потому что мы слышим голос, мы знаем, кому он принадлежит, дом нашим впечатлениям выстроит музыка, а о переживании героя расскажут интонации, паузы, смены ритмов, вдохи и выдохи.

Blackstar – это песни умирающего тела, не источающего при этом ни капли страха, ни тени ужаса перед встречей с бездной; лишь лёгкая тень умиротворённой улыбки, как бы прощающей телу это умирание, это неизбежное предательство сложного органического скафандра, к которому привыкаешь настолько, что начинаешь невольно отождествлять себя с ним.

Иногда Боуи словно воет, но это завывание не имеет уже никакого отношения к выражению страстей, сильных чувств, а как бы обрисовывает контур их теней. Прощальный переучёт прожитого. О, этот вдох/выдох на десятой минуте альбома, предваряющий второй трек! Он стоит многих песен, такой в нём замес чувств.

Смерть для Боуи как выращенная им же кобыла: он непринуждённо подходит к ней, поглаживает гриву, прижимается щекой, она фыркает в ответ, кокетливо бьёт копытом, готовая в любой момент унести хозяина в иной мир.

Помимо прочего, альбом этот имел совершенно магическое воздействие на моего (тогда