Жизнь без Роксоланы. Траур Сулеймана Великолепного - Наталья Павлищева

Роды были стремительными, посреди дня вдруг скрутила сильная боль в низу живота и в пояснице. Уже знавшая, что это такое, она ахнула, присела, позвала свою служанку Гекче:

– Беги за Зейнаб и скажи, чтобы принесли горячей воды.

Знахарка Зейнаб, с утра отправившаяся за травами подальше от пыльного грязного города, прийти не успела, и воды-то едва смогли согреть, малыш спешил из материнской утробы так, словно проспал свое обязательное появление и теперь наверстывал упущенное. Ни схваток, ни даже потуг словно и не было.

Стремительные роды привели к тому, что принимать ребенка пришлось гаремной повитухе, которая по-настоящему испугалась, запричитала так, словно это она, а не Роксолана рожала.

Тогда и была допущена ошибка. То ли дитя приняли на руки неправильно, то ли повернули не так, то ли еще что, но даже привязанный к дощечке малыш (как делали обычно, чтобы не дышал в первые минуты глубоко и спина была ровной) выглядел странно. Зейнаб, увидев результат деятельности повитухи, пришла в ужас, подняла крик и заставила малыша перевязать, но было поздно, его спинка навсегда осталась кривой.

Нет, горба, как потом утверждали многие, не было, мальчик, названный Джихангиром, просто остался перекошенным – одно плечо выше другого. Но это не позволило ему ни сесть на коня, ни вообще жить, как живут остальные.

Уже с первых дней стало ясно, что Джихангир обречен быть калекой, за спиной Роксоланы слышалось перешептывание, мол, лучше бы его сразу Аллах забрал, но ребенок выжил. Роксолана взъярилась:

– Он еще будет умней вас всех!

Ее и дитя жалели, качали головами, смотрели с сочувствием, но недолго. Роксолана не желала признавать ребенка калекой, а себя несчастной, потому и жалость быстро сошла на нет. Внутри больших темных глаз мальчика всегда таилась боль и грусть, он словно даже в младенчестве понимал свою злую судьбу, знал, что не такой, как остальные, что никогда не будет ни ловким, ни сильным, ни таким удачливым.

Но страшная беда Джихангира обернулась для него удачей, Сулейман предпочитал этого калечного сына остальным. Любил и оберегал Мехмеда, считая его самым достойным из сыновей стать наследником престола, любил старшего Мустафу, обожал беспокойную Михримах, много возился с Селимом и Баязидом, но больше всего времени и душевных сил уделял калеке Джихангиру. Сначала просто потому, что болен, потом привык, воспитал его ум так, как считал нужным сам, отцу и сыну было интересно беседовать, они стали единомышленниками. Но все прекрасно понимали, что даже огромной отцовской любовью Сулейман не сможет восполнить недостаток нормальной жизни сыну, не может выпрямить его спину и заставить окружающих забыть о кривой спине принца.

Для Роксоланы это был сильный удар, она проклинала день, когда решила родить еще одного ребенка. Но как бы ни болело материнское сердце, не любить своего калечного сына Роксолана не могла, хотя возилась с ним не столько, сколько возился отец.

Хотелось закрыться ото всех, пересидеть, перестрадать свое горе, но вокруг шумел гарем, который так и ждал, чтобы всласть полюбоваться на ее беду, ее отчаянье, и Роксолана не показала слез, ходила с гордо поднятой головой, словно родила самого красивого принца во всей империи. Так и было, мальчик красив, только вот кривобок. Гарем – жестокое место, где страдания невозможны, потому что это признак слабости, которую допускать нельзя, тем более ей.

Время лечит все, конечно, никакое время спинку Джихангира не выпрямило, но приглушило горе матери, притупило его, заставило свернуться клубочком внутри. Беда одного человека – это все же беда его и близких к нему людей, остальные продолжали жить своей жизнью.

Роксолана дала себе слово больше не рожать. Шестеро детей, четверо из них живы и здоровы, Абдулла умер от чумы, Джихангир изуродован. Достаточно. Сулейман не возражал.

– Повелитель, вы снова в поход?

Хуррем с трудом приходила в себя от горя из-за рождения больного сына. Чтобы как-то вытащить ее из этого состояния, Сулейман вдруг пригласил:

– Хочешь со мной?

Роксолана не поверила своим ушам.

– А можно?!

– Не до конца, но часть пути можно.

– Когда?

Он улыбнулся:

– Скоро.

– А детей?

– И гарем? Как только император Карл и его воины узнают, что со мной весь гарем, война будет закончена.

– Испугается? – Роксолана понимала, что Сулейман шутит, и постаралась шутку поддержать. Тот покачал головой:

– Не угадала, оставят Вену и бросятся штурмовать гарем. Нет, детей не бери.

– Но Джихангир совсем маленький… Я еще кормлю его.

– Хорошо, только Джихангира. И только до Эдирны.

Роксолана возражать не стала, но не потому, что отступила, просто решила, что сумеет уговорить султана изменить решение. Лучше сначала согласиться и постепенно убедить в своем. Тайно приказала собирать всех детей, забыв, что в гареме тайн не бывает.

Султану немедленно донесли о самоволии Хасеки, он приказал привести ее к себе.

– Ты не желаешь ехать со мной?

– Очень хочу, Повелитель!

– Тогда почему поступаешь не так, как сказано?

Роксолана, уже понявшая, что он имеет в виду, потупила голову:

– Я надеялась, что вы передумаете. Мехмед был бы так рад…

– Мехмеда и Селима я не взял бы ни в коем случае. Они уже прошли обрезание, имеют право участвовать в походе рядом со мной, ты хоть понимаешь, что это значит? Только Джихангир, если вообще хочешь ехать.

– Да, Повелитель.

– Ты не обещала сыновьям взять их с собой?

– Нет.

– Хорошо, чтобы не было обид.

Стамбул возмутился, не говоря уже о гареме: эта колдунья даже в поход с султаном отправилась! Чего же ждать от таких походов? Все словно забыли, что во время последнего, неудачного, на Вену Хуррем сидела дома в гареме, а когда-то султаны всюду возили с собой жен и наложниц.

В гареме зря страдали, Роксолане не удалось уехать дальше Эдирны, все же для маленького больного Джихангира такое путешествие было слишком тяжелым. Да и у самой Роксоланы сердце изболелось за остальных малышей, оставленных дома.

Еще когда султан только собирался в поход, к нему со слезами на глазах пришел Мехмед. Мальчик очень старался, чтобы эти невольные слезы обиды не заметил никто, он держался до самой отцовской комнаты, степенно пожелал Повелителю успеха в предстоящем походе, сказал, что не сомневается в блестящей победе… Но когда разговор зашел о главном – кто именно идет в поход с султаном, – Мехмед не выдержал, все же ему шел только одиннадцатый год…

Губы и голос предательски дрогнули:

– Отец, позвольте и мне поехать с вами. Я хорошо держусь в седле и не создам вам лишних хлопот.