Жизнь без Роксоланы. Траур Сулеймана Великолепного - Наталья Павлищева

Сулейман оценил выдержку ребенка, посадил рядом с собой на диван, показал большую карту, лежащую на столе:

– Посмотри, Мехмед. Стамбул вот здесь. Мы идем сюда, здесь нас ждет король Фердинанд вместе со своим братом королем Испании. Где мы с ними встретимся, никто не знает, но не в этом дело. Видишь, как это далеко от Стамбула? Мустафа вот здесь. Он пока в Конье, это тоже не близко. Остальные братья совсем маленькие. Я намерен оставить тебя дома.

– Править?! – невольно ахнул мальчик.

– Править? Нет, пока рано, но как наследника престола. Пока меня не будет, вы с Мустафой будете олицетворять мою власть – он на юге, ты в столице. Ты меня понял?

– Да, – прошептал Мехмед, хотя не понял ничего. Отец это уловил и серьезно продолжил:

– Мехмед, когда умер твой дед, а мой отец султан Селим, я находился в Манисе, и в Стамбуле никого не было. Две недели, пока из Чорлу до Манисы доскакал гонец, пока я получил известие и примчался в Стамбул, империя была без власти. Даже если ты пока ничего не можешь, потому что мал, ты наследник, и твое присутствие в Стамбуле является залогом крепкой власти султана. Теперь понял?

– Теперь да.

Сулейман чуть улыбнулся, заметив, как приосанился малыш. Оказаться на десятом году жизни залогом крепкой власти в Османской империи чего-то стоило. Вообще-то, султан не собирался говорить всего этого сыну, он сам только сейчас задумался о том, что оставляет (и не в первый раз) свою столицу во власти случая. Конечно, его власть в империи крепка, так крепка, что и беспокоиться не стоит. Пока не стоит…

– Мехмед, но я не желаю, чтобы этот разговор стал поводом для пересудов. Ты все понял и не станешь болтать об этом в гареме и даже со своими наставниками.

– И даже учителю Бирги Атаулле не говорить?

– Лучше никому. Учись, каждое наше слово должно быть много раз взвешено, прежде чем будет произнесено. Не потому что оно умно или нет, а потому что от этого слова многое зависит. Тот, кто ответственен за многих людей, не имеет права говорить лишнего.

Мальчик молча кивнул. Он вдруг почувствовал такой груз ответственности, что немного испугался.

Сулейман собрался успокоить сына, но тот опередил:

– Я никому ничего не скажу, отец. – И тут же не выдержал. – А мама знает?

– Мама возьмет с собой только Джихангира и поедет лишь до Эдирны, мы так договорились. С тобой остаются младшие братья и сестра. Справишься?

Мехмед серьезно кивнул:

– Да, Повелитель.

С чем именно справится, поинтересоваться даже в голову не пришло, но ребенок твердо знал, что оправдает доверие отца, в чем бы то ни состояло.

– Я знал, что младших можно оставить на твое попечение.

Сулейман старательно сдерживал улыбку, представляя, как примется воспитывать малышей Мехмед, стоит только отцу покинуть Стамбул. Селиму не слишком хорошо давался итальянский, а Баязид не очень любил вычисления. Теперь можно не сомневаться, что к концу похода количество слов, выученных Селимом, увеличится вдвое, а Баязид перестанет, наконец, загибать пальцы, считая до десяти. Облеченный отцовским доверием Мехмед вымуштрует их так, чтобы было не стыдно показать султану. Только вот как быть с Михримах? Сестра вовсе не считала Мехмеда ни старшим (разница между ними не так уж велика), ни более умным, к тому же учились они вместе, такую не воспитаешь.

Роксолана, выслушав рассказ сначала сына, который не вытерпел и поведал матери (отец ведь так и не запретил этого делать) потрясающую новость о своей ответственности и поручении Повелителя, а потом самого султана, быстро нашла выход:

– Сулейман, позволь, я сама дам поручение Михримах? Валиде больна, я поручу ей заботиться о бабушке. Пока нас не будет.

– Только скажи, чтобы слушалась хезнедар-уста, не то она устроит переделки в гареме, вернешься и не узнаешь.

Михримах пришла от поручения в восторг, ей ничуть не хотелось отправляться куда-то с матерью и отцом, тем более братья оставались дома. А вот приглядывать за бабушкой и гаремом… Наблюдая, как буквально раздувается от важности девятилетняя Михримах, Роксолана тихонько посмеивалась.

– Михримах, но все это время ни ты, ни братья не должны бросать занятия. Пожалуйста, не забудь об уроках с Марией, чтобы не оказалось, что братья были заняты с Бирги Атауллой Эфенди делом, а ты просто болтала с наложницами.

– Конечно, нет!

Вот теперь можно не сомневаться, что и Мария будет занята по горло.

– Мама, а можно мне учиться играть на скрипке, как тетя Хатидже?

Едва ли Роксолане могло понравиться такое стремление, поскольку скрипка у нее неразделима с образом Ибрагима-паши, но мать решила разрешить:

– Если Хатидже-султан согласится учить тебя.

– Но разве играть умеет только тетя Хатидже?

– А кто еще?

– У кальфы Мириам есть рабыня-белошвейка, она умеет.

– Только под присмотром Марии!

Сулейман смеялся:

– Детей пристроили к делу, можно и на Карла отправляться.

Карлом он звал императора только за закрытыми дверьми, прилюдно старался не упоминать никак, а его брата Фердинанда демонстративно звал королем Австрии.

– Не сомневаюсь, что вы разобьете его, как венгров под Мохачем. И мы возьмем Вену.

Сулейман чуть приподнял бровь:

– Уж не надеешься ли ты следовать со мной до Вены? Нет, Хуррем, только до Эдирне, не дальше.

Противиться бесполезно, Роксолана прикусила язычок.

И вот они уже ехали на север.

Дорога до Эдирне наезжена и укатана хорошо, это имперский путь, здесь султаны ездили довольно часто. Но в дорожной повозке, да еще с больным ребенком, все равно тяжело. Как ни старались не трясти, без этого не обходилось, и несчастному малышу становилось все хуже. Роксолана нашла способ борьбы с дорожной тряской – давала Джихангиру грудь и держала все время на весу. Мальчик успокаивался, зато руки у матери к вечеру просто отваливались от напряжения.

Роксолана понимала, насколько прав Сулейман: ехать с Джихангиром дальше означало погубить малыша.

В Эдирне остановились на неделю. Закончилось лето, все цвело и благоухало, природа не признавала никаких походов, ей все равно, каждый лист, каждый цветок тянулся к свету, старался успеть прожить свою такую короткую жизнь, пчелы спешили собрать дань с ярких цветов, птицы и звери – вывести потомство. Только люди, вооруженные до зубов и злые, отправились далеко от своих домов и полей, чтобы не давать новую жизнь, а убивать.

Роксолана плакала, она никогда раньше не сопровождала Сулеймана, не слышала бряцанья такого количества оружия, ржания стольких лошадей, грубого смеха воинственно настроенных людей. Женщина вдруг осознала, что вовсе не развлекаться отправлялся в походы ее любимый человек. Даже если он лично не бросится наперерез врагу с саблей в руках, то среди такого количества вооруженных людей конь может понести, вздыбиться, чего-то испугавшись… А это всегда беда…