Попкорн - Бен Элтон

Так ему сказали: их смотрит миллиард человек. Миллиард! По пути от своего места в зале к ослепительной улыбке восходящей звезды Брюс попытался себе представить миллиард человек. Он думал обо всех этих людях, собравшихся снаружи кинотеатра и заглядывавших в окна его лимузина; он представлял себе целое небо, усеянное лицами, огромное небо, заполненное от одного конца до другого тысячами и тысячами лиц. И все они смотрели на Брюса. Но ничего не вышло. Сотня или миллиард — не важно. В любом случае это много народу.

Брюс стоял на сцене, в полном одиночестве, залитый светом прожекторов и со статуэткой «Оскара» в руке.

Это был его шанс. Шанс сказать всю правду и подняться над обычной для оскаровской церемонии просчитанной манипуляцией чувствами. Шанс не уподобляться «лучшему актеру», который сыграл персонажа с черепно-мозговой травмой и поэтому вытащил с собой на сцену девочку с такой же травмой и вручил ей свою статуэтку. Или «лучшей актрисе», которая основательно подняла свой рейтинг, появившись перед публикой в платье с лозунгом борьбы со СПИДом. Или «лучшему актеру второго плана», отметившему, что высокий долг Голливуда — вдохновлять весь мир. Или «лучшей актрисе второго плана», призывавшей со сцены к пониманию всего на свете. Шанс положить конец беспрерывному потоку благодарностей маме и папе, «моей команде», «тем многим и многим людям, благодаря которым я смог добиться таких высот», Всевышнему и Америке.

Настала очередь Брюса. Он скажет им правду.

— Я стою здесь на пылающих ногах.

На пылающих ногах?

Это вырвалось у него само собой. Чудовищный размах происходящего возобладал над благородным намерением сказать о том, что он действительно чувствовал. Образ зеркала, в котором отражается миллиард глазеющих лиц, возобладал над его волей. Он перестал быть самим собой и превратился в автомат, безвольный рупор, транслирующий кошмарную сентиментальную бессмыслицу.

— Я хочу поблагодарить вас. Поблагодарить всех и каждого, кто присутствует в этом зале. Всех и каждого, кто трудится в киноиндустрии. Вы дали мне силы и открыли дорогу к звездным высотам…

А что еще ему оставалось? Не мог же Брюс просто испортить всем праздник! Брюзга никому не улучшит настроения, тем более брюзга, сжимающий в своей твердой мужественной ладони предмет мечтаний всех собравшихся в зале. Взять хотя бы Марлона Брандо. Он отнюдь не единственный, кому небезразлична судьба индейцев, или коренных американцев, или как там их теперь положено называть. Все за них переживают, но это не значит, что надо тащить их с собой на церемонию. На это способен только сноб и невежда. И потом — все эти люди там, на улице, которые потеряли близких им людей… Брюс к этому, конечно, не имеет отношения, и все же было бы нехорошо, добившись такого блистательного успеха, плевать на головы обездоленным с олимпийских высот оскаровского подиума.

— Вы ветер, дающий опору моим крыльям, и свой полет я посвящаю вам. Да благословит вас Бог. Да благословит Бог Америку. Да благословит Он заодно и весь мир. Спасибо.

Зал взорвался аплодисментами. Все почувствовали облегчение: Брюс Деламитри повел себя как взрослый мальчик. Когда было объявлено его имя, многие напряглись в ожидании, не воспользуется ли Брюс случаем наговорить каких-нибудь ужасных вещей. В конце концов, он представлял собой молодое, ершистое, циничное голливудское поколение, которому на все и на всех наплевать. Несложно было предположить, что он попытается привлечь к себе еще большее внимание эпатажным поведением. Некоторые робкие души даже боялись, что он упомянет этих ужасных пикетчиц у входа в кинотеатр, собравшихся там для того, чтобы всем испортить настроение. А тут такой приятный сюрприз. Речь Брюса оказалась образцом изящества и благовоспитанности в лучших традициях Голливуда: искренняя, скромная, патриотичная и очень-очень трогательная.

Голливуд принял Брюса в свои ряды. Сойдя со сцены, Брюс погрузился в дружеские объятия кинематографической элиты.

В придорожном мотеле убирали кровавые останки мексиканской горничной и официанта, двоих несчастных, лицом к лицу столкнувшихся с отсутствием духовности и дорого заплативших за эту встречу. Патрульные и следователи качали головами.

— Еще сегодня утром Джерри поджаривал мне бифштекс, — сказал один из патрульных, провожая взглядом каталку, на которой повезли к стоянке труп официанта.

Спереди убитый Джерри был похож на Джерри живого: современное огнестрельное оружие оставляет очень аккуратные входные отверстия. Совсем иначе выглядят раны с обратной стороны. Проходя сквозь человеческое тело, пуля выбивает из него конус плоти и на выходе производит устрашающие разрушения. Спереди у Джерри было всего лишь несколько дырочек, зато сзади он представлял собой кучу мясного фарша.

Горничная была задушена.

— Зачем они это сделали? — спросил патрульный. — Какого черта им нужно было убивать? Мотива-то никакого. Это ведь даже не ограбление! Так зачем же?

Вопреки распространенному мифу, американские полицейские не соскребают целыми днями человеческие останки с полов и стен. Может, это и привычное занятие для сотрудников вашингтонского убойного отдела, но никак не для обыкновенных копов. Им иногда случается сталкиваться с насильственной смертью, но происходит это не так часто, чтобы патрульные могли остаться равнодушными к случившемуся в мотеле.

— Да просто так, — ответил следователь. — Они так развлекаются. Может, были под кайфом, может, на них подействовал какой-нибудь сатанинский хэви-металл, а может, кино насмотрелись.

На месте происшествия все еще было несколько репортеров.

— То есть вы, офицер, склоняетесь к мысли, что это очередное подражательное убийство? — загорелись глаза у одного из репортеров. — Здесь поработали Магазинные Убийцы?

— Ну, вообще-то это не магазин. С другой стороны, какая разница психам, где убивать? Не знаю… Может, это и они, а может, у них появились подражатели.

— Подражатели подражателей? — спросил репортер, неистово царапая в своем блокноте.

— Не знаю. Может, подражатели подражателей подражателей. Все что мне известно: погибли двое невинных людей, обыкновенных американцев.

— В этом-то суть дела и есть, да? — Репортер мертвой хваткой вцепился в последние слова следователя. — Это всего лишь обыкновенная история, еще один обыкновенный эпизод из «Обыкновенных американцев»?

— Не знаю, что вы называете обыкновенным, — ответил полицейский. — Я тридцать лет обедаю в этой забегаловке, но до сегодняшнего дня здесь никого не убивали.

Но все, что требовалось, репортер уже записал.

Бал у губернатора. Вечеринка после оскаровской церемонии. Блеск, роскошь и бюсты. Бюсты были повсюду, насколько хватало взгляда, целое море шикарных бюстов — от одного конца огромного зала до другого. Если что-то и могло разогнать неясное, но тягостное чувство поражения, связанное с неудавшейся речью Брюса, то именно такой Бал Бюстов.