Балканы. Окраины империй - Андрей Шарый

И вот прошло полтора десятка мирных лет, и я снова в Скопье. На выезде из автовокзала разбитной таксист Марьян доверительно сообщил, что отель, в котором я решил остановиться, «албанский, но честный». Тут только я сообразил, что снял жилье рядом с кварталом Старая Чаршия, громадным рынком под стенами Кале, равный которому на Балканах есть только еще в Стамбуле. Из окна гостиничного номера открывался вид и на базар, и на крепость, и на минареты, и на перекресток двух больших дорог, бульвара революционера Гоце Делчева (это про него македонская опера) и проспекта царя Филиппа II. И на гору Водно, с вершины которой надзирает за городом почти 70-метрового размера стальной Крест Тысячелетия. Этот мемориал соорудили в 2002 году по случаю двухтысячелетнего юбилея прихода в Македонию христианства. К выбору такой громкой даты можно относиться с сомнением. Из святых книг известно, что первое миссионерское путешествие апостола Павла случилось в 50-м или 51 году, но предположим, что в Скопье решили подготовиться к юбилею заблаговременно, за полвека.

Я спустился пообедать в харчевню с итальянским названием и итальянской музыкой. Меню, понятно, оказалось с южняцким акцентом; вокруг беседовали по-албански; за столиками сидели полтора десятка посетителей, только мужчины, в большинстве своем в просторных спортивных штанах, по-видимому, местные реальные пацаны. Вокруг ни одного представителя титульной нации, кроме бронзового конного партизана через дорогу, — и это не случайно, конечно. Вовсе не потому, что македонцу в таком заведении опасно или его могут обхамить, просто чужие сюда не ходят, это не принято. Меня вкусно и дешево накормили; немолодой гостеприимный официант охотно говорил по-сербски.

Албанцы селятся в Скопье севернее Вардара, славяне-македонцы обосновались на южном берегу реки, и призыв муэдзина к вечернему намазу заглушает бодрая музыка фестиваля вина и песни Вино-Скоп. Сограждане двух национальностей и двух религий сосуществуют, как вода и масло: не конфликтуют, но и не смешиваются. Старая Чаршия выглядит так, как и должен выглядеть квартал почтенного исламского города: фонтаны-чесмы, мечети-минареты, мастерские обувщиков и чеканщиков, свадебные салоны с блестящими нарядами невероятных фасонов, кондитерские и брадобрейни с пышными названиями (берберница Холивуд, слаткарница Вавилон), и над этим витают запахи крепкого табака и прогорклого масла. У скопьинской чаршии три спиритуальных центра: отлично отремонтированная мечеть Мустафа-паши постройки XV века, пятизвездочный resort & spa с албанской фамилией Bushi и тот самый памятник Скандербегу, задвинутый за новостройку бара Old City. К крупу княжеского жеребца прикреплен албанский флаг. Рядом упражняется с мячом той же расцветки — красный в черных албанских орлах — юный смуглый футболист.

Естественно, не все и не всегда здесь упирается в славянско-албанские нестыковки. Мой знакомый из Скопье Энвер — не славянин и не албанец, а македонский турок — переназвался на чужой манер, Эмилом, потому что родители его белобрысой девушки и слышать не хотели о басурманском зяте. Одно лето Энвер проводит в Турции, другое — в Швеции, говорит, что в обеих странах у него примерно поровну родственников. Утверждает: и на север Европы, и на ее крайний юго-восток он может уехать хоть завтра, нанявшись, к примеру, разнорабочим, да любовь не пускает. Однако на вопрос, кем он себя считает, Энвер отвечает так же, как ответили бы и Александр Великий, и его учитель Аристотель, и, очевидно, монахи Кирилл и Мефодий, — македонцем. Кем же еще?

Вид на крепость Кале в Скопье. Открытка. 1930-е годы. Государственный архив Республики Македония

Такой вот непростой процесс формирования национальной идентичности характерен не только для Балкан, но именно для Балкан этот процесс особенно типичен. Есть такой классик балканской живописи, экспрессионист парижской выучки Николаче Мартин. После Первой Балканской войны[5] в его родной город Крушево посередине Европейской Турции пришла сербская власть, и десятилетний арумынский мальчик сделался Николой Мартиновичем. Когда через три года Крушево взяла под контроль болгарская армия, тот же паренек стал Николаем Мартиновым, а в конце Второй мировой превратился в Николу Мартиноски. Македонская независимость закатала художника в бронзу: проект «Скопье‐2014» возвеличил человека с тремя лишними фамилиями скульптурой в ряду памятников на парапете моста Искусств через Вардар.

Мартин-Мартиноски, на мой вкус, отличный мастер, точного чувства меры и спелого цвета; автор прямо-таки выстраданной галереи портретов цыганских мадонн, одна — с розой, другая — с младенцем, третья — в кокетливой фате, четвертая — с чашкой кофе. Лучшую картину своей жизни — и так бывает — этот художник создал на склоне лет, предварительно выполнив несколько выглядящих как самостоятельные работы эскизов. Портрет кормящей ребенка цыганской матери с печальными глазами лани на македонском называется коротко и емко — Доилка, а на русский приходится подбирать долгий перевод, как-то одним словом и не скажешь.

Крушевский дом-музей — не только дань признания таланту живописца, но и способ утверждения народной мечты о собственных культуре, искусстве, жизни, никому ни в чем не уступающих. Македонских по форме и европейских по содержанию. Я спросил хозяйку музея, представительную даму с девчачьим именем Сашка, правдива ли история о четырех фамилиях художника. Она кивнула, но от разговора на деликатную тему уклонилась. В конце концов, Мартиноски гордился идеями македонизма, в годы Второй мировой партизанил, социалистическую власть принял безоговорочно (хотя, очевидно, понимал ее пределы) и подписывал свои полотна именно той фамилией, которую присудила ему эпоха.

Крушево — самый высокогорный, 1250 метров над уровнем моря, город Балканского полуострова и, не побоюсь этого определения, образцово сонное балканское местечко. Это строго вертикальный населенный пункт, дома лепятся один к другому снизу вверх и сверху вниз, спускаются с кручи уступами или на кручу уступами поднимаются. Рокер Влатко Стефановски посвятил Крушеву свой самый концептуальный аудиоальбом, записанный в паре с другим талантливым музыкантом, Мирославом Тадичем. Дуэт двух акустических гитар, виртуозные аранжировки народных мелодий, прозвучал в гулкой пустоте каменного пантеона Македониум, гробницы героев Илинденского восстания — как раз того, что было поднято революционерами-террористами в начале августа 1903 года. Несколько сотен бойцов ВМРО, в основном мальчишки 16–17 лет, в ночь на святого Илию взяли под контроль османскую казарму, почтово-телеграфную станцию, административные здания безмятежного селения и почти две недели вершили в Крушеве власть, для чего сформировали подобие органов демократического управления.