Легионер из будущего. Перейти Рубикон! - Виктор Поротников

Цицерон стоял прямой и гордый, с невозмутимым лицом, ожидая, когда принцепс сената и Помпей утихомирят Марка Антония и его единомышленников. Когда тишина в зале была восстановлена, Цицерон продолжил свою обличительную речь:

– Но оставим в стороне блуд и гнусности Марка Антония. Есть вещи, о которых я, соблюдая приличия, говорить не могу. А вот ты, трибун Антоний, конечно, можешь! Ты позволял своим любовникам делать с собой такое, что даже твои недруги, сохраняя чувство стыда, не станут упоминать об этом.

На свадьбе у Гиппия ты, обладающий такой широкой глоткой, таким крепким сложением, таким мощным телом, достойным гладиатора, влил в себя столько вина, что тебе на другой день пришлось извергнуть его на глазах у римского народа. Как противно не только видеть это, но и об этом слышать! В собрании римского народа, исполняя свои обязанности трибуна, ты исторг из себя куски пищи, распространявшие запах вина, замарал переднюю часть своей тоги и весь трибунал!

Цицерон продолжал говорить, однако речь его потонула в гневных выкриках и ругани, которые обрушились на него со стороны сторонников Марка Антония. По лицам и угрожающим жестам Куриона и сидящих рядом с ним сенаторов было ясно, что назревает новая потасовка. Поэтому сторонники Помпея поспешили увести Цицерона с ораторской площадки.

Помпей, видя, что страсти накалились до предела, обратился к Марку Антонию, предложив ему зачитать сенату послание Цезаря.

Марк Антоний поднялся и развернул папирусный свиток.

Цезарь писал сенату о своей готовности распустить войска при условии, что и Помпей сделает то же самое. Цезарь был готов прибыть в Рим простым гражданином, чтобы искать для себя консульской должности на будущих ежегодных выборах. Единственное, на чем настаивал Цезарь, – это на неприкосновенности богатств, обретенных им в Галлии. «Ведь галльское золото я трачу не только на свои нужды, но и делюсь этим золотом со своими легионами, – писал Цезарь. – На эти же богатства я украшаю Рим роскошными постройками и развлекаю народ зрелищами».

– Сокровища, награбленные Цезарем в Галлии, привлекут на его сторону всю римскую чернь! – выкрикнул со своего места неистовый Катон. – Цезарь лицемерит, когда говорит, что готов вступить в Рим простым гражданином. На свое золото Цезарь без труда соберет новое войско здесь, в Италии. Вспомните Красса, отцы-сенаторы. Красс тоже возвысился благодаря своему богатству.

Марк Антоний, пользуясь своей трибунской властью, вынес постановление, чтобы высказанные в письме Цезаря предложения были поставлены на голосование в сенате. Принцепс сената объявил о начале голосования. Однако сторонники Помпея поднялись со своих мест и все вместе направились к выходу из курии, демонстративно не желая участвовать в процедуре голосования, так как никто из них не желал даже в малом уступать Цезарю. Принцепс сената встал со стула и беспомощно развел руками, встретившись взглядом с Марком Антонием.

– Я вынужден закрыть заседание сената, – пробормотал старик принцепс, – ибо нет кворума для голосования.

Курион вскочил со своего сиденья и выкрикнул вслед Помпею и его сторонникам:

– Отцы-сенаторы, вы не желаете продлевать Цезарю полномочия проконсула в Галлии, не желаете признавать его победы и его право баллотироваться в консулы. Все вы завидуете Цезарю, который богаче всех вас, вместе взятых! Вы используете любые законные уловки, чтобы навредить Цезарю! Но вы забываете, господа завистники, что Цезарь любимец народа, который охотно предоставит ему любые полномочия. Воля народного собрания выше воли сената, так записано в законах «Двенадцати таблиц»!

Пробираясь вместе с Гаем Меммием и Титом Децианом к выходу из курии Гостилия, я заметил досаду и раздражение на лицах у многих сторонников Помпея. Сказанное Курионом не могло не встревожить этих вельмож, которые понимали, что римский плебс, развращенный подачками Цезаря, только и ждет момента, чтобы наступить знати на горло. Созыв трибутных комиций – так называлось в Риме народное собрание – можно было оттянуть на какое-то время, но невозможно было отменить.

Накал страстей в сенате выплеснулся и на форум, этому поспособствовали народные трибуны Курион и Марк Антоний, которые произнесли обличительные речи перед народом, выйдя из курии Гостилия. Народ пришел в ярость оттого, что сторонники Помпея банальным образом сорвали голосование, дабы не идти на уступки Цезарю. Толпа простолюдинов набросилась на группу сенаторов, в которой случайно оказался и Гай Меммий.

Телохранителям Гая Меммия, и мне в том числе, пришлось обнажить мечи, спрятанные под одеждой. Точно так же поступили и слуги остальных сенаторов, защищая своих господ от ударов палок. Нападающих было так много и они напирали столь дружно, что мечи и кинжалы не остановили их. Перешагивая через тела своих тяжелораненых товарищей, плебеи смяли телохранителей и отдубасили дубинками несколько знатных и уважаемых нобилей. Кому-то из этих сенаторов, угодивших под горячую руку ремесленников, в потасовке выбили несколько зубов, кому-то сломали руку, кому-то разбили в кровь лицо… Гаю Меммию задиры из народа поставили синяк под глазом и сильно повредили колено левой ноги. Изрядно досталось и всем слугам сенатора Меммия. У меня был разбит нос и рассечена правая бровь. Тит Дециан получил несколько порезов от ножа в плечо и левую руку, которой он закрывался от ударов.

Если бы не люди Помпея и не городская стража, успевшие вмешаться и оттеснить разгневанную толпу от избитых сенаторов и их телохранителей, то побоище на форуме могло бы принять и более широкие масштабы.

Агамеда, делавшая мне целебные примочки, не скрывала своего возмущения творившимися в Риме беспорядками.

– С той поры как был убит Клодий Пульхр, любимец плебса, народ просто взбесился! – На нежное румяное лицо Агамеды набежала мрачная тень. Она подавила тяжелый вздох. – Клодий Пульхр имел привычку оскорблять прямо в лицо знатнейших граждан. Выступая перед народом, Клодий Пульхр поносил нобилей с такими издевательскими намеками и такой злой иронией, что слушатели помирали со смеху и рукоплескали ему. У Клодия Пульхра был отменный ораторский талант! Его побаивался сам Помпей, с ним не решался спорить Катон, а Цицерон предпочел уехать из Рима, страшась злого языка Клодия.

Подчиняясь нежным, мягким рукам Агамеды, я лег на ложе и укрылся одеялом. Рассеченная бровь сильно болела, а мой правый глаз слегка заплыл. Дышать через распухший нос у меня не получалось, и это тоже доставляло мне серьезное неудобство. Однако у меня уже выработалась привычка терпеливо переносить любую боль.

Я поинтересовался у Агамеды, когда был убит Клодий Пульхр и кто были те люди, убившие его?

– Клодия Пульхра не стало два года тому назад, – сказала Агамеда. – Его убили люди из шайки некоего Анния Милона. Этот злодей, говорят, возвысился из самых низов. Его отец будто бы был простым возчиком, а мать прислуживала в богатых домах. Милон состоял клиентом у разных патрициев, но он ссорился с ними, имея неуживчивый нрав, и в конце концов остался без поддержки знатных покровителей. Одно время Милон служил в войске под началом Помпея, поэтому люди втихомолку говорят, будто головорезы Милона прикончили Клодия Пульхра по тайному поручению Помпея. – Агамеда сделала серьезное лицо и, понизив голос, добавила: – Только учти, милый, я тебе этого не говорила!