Тревожная ночь - Марк Симович Ефетов

электропоезд, сюда сбежались все юные железнодорожники, свободные от работы на ДЖД.

Нет, их никто не приглашал ехать в город вместе с начальником ДЖД и депутатом Голубевым. Но разве помочь беде, потушить пожар, защитить границу, которую перешли враги, надо приглашать честных и смелых людей? Они сами идут на выручку. Они всегда там, где опасность, где горе и несчастье…

Одним из первых мчался Женя. Он спрыгнул с высокой платформы и прямо через пути подбежал ко второй высокой платформе, подтянулся на руках и был уже возле электропоезда. Когда поезд тронулся, можно было подумать, что в одном из вагонов едет в город экскурсия юных железнодорожников. Только экскурсанты были как-то необычно молчаливы. Не слышалось песен, шума, шуток.

20

В каждой городской аптеке есть телефон. Он редко бывает без дела. Чаще всего у телефона даже слишком много работы. Каких только болезней нет на свете! И против этих врагов человек выставил целый ряд защитных орудий — лекарств. В аптеку звонят и спрашивают, есть ли те или другие лекарства, как скоро можно приготовить порошки или пилюли, как пользоваться тем или другим средством. Короче говоря, телефоны в аптеке звонят без умолку…

Кущин диктовал Голубеву адреса аптек по телефонной книге:

— Аптека номер семь — улица Свободы, три. Восемнадцатая — на Трудовой, угол Загородного проспекта. Это близко, один район.

Голубев, записав на листке блокнота адрес, вызвал:

— Виктор Савин.

— Я. Пошел.

— Аптека номер восемь и десятая в том же районе, — говорил Кущин.

— Дмитрий Покровский, — вызвал Голубев.

— Иду…

Первыми ушли в поисках лекарства Витя и Митя — дикторы ДЖД.

Не было ни напутствий, ни наставлений. Все ребята уже знали, что надо делать и как быть…

А в больнице врачи продолжали войну со смертью. Говорят, что медицина — самое благородное из всех искусств. Безусловно! Придет время, когда единственными врагами людей будут болезни и смерть. Каждый случай заболевания одного человека будет таким же чрезвычайным происшествием, как землетрясение или извержение вулкана, наводнение или пожар. И кто знает, какой возраст будет тогда считаться средним — сто или сто двадцать?

Если вдуматься в то, сколько лет Кнышу, какой у него пульс и дыхание, какая кровь, если взвесить все эти, как говорится, данные — выходило, что он не выживет. Но о плохом конце не говорили, не думали ни возле его постели, ни в квартире Голубева, где собрались после больницы все юные железнодорожники, приехавшие в город из Березок.

А пока что над постелью машиниста Кныша вполголоса шел такой разговор. Профессор, похожий на писателя Чехова — с бородкой и в пенсне на шнурочке, — спросил врача, маленькую женщину с красным лицом и черными глазами:

— Сколько лет больному?

— Шестьдесят два. Четыре года войны. Два ранения.

— Ну, значит, и с этим справится, — профессор опустился на колени и приложил ухо к груди Поликарпа Филипповича.

Он был чудак, этот профессор, не признавал никаких трубок для выслушивания, а полагался только на свое ухо. Им он слушал сердце и в то же время чувствовал температуру больного и, казалось, проникал в самые его мысли и ощущения.

Кныш слышал слова профессора о том, что он справится с болезнью, и подумал, что, может быть, это сказано специально для него. Но все равно слова эти ободрили его.

…Квартира Виктора Петровича напоминала штаб, куда сходились нити со всех фронтов, где шел бой за жизнь Кныша.

Звонил телефон:

— Говорит механик аварийного крана Долинюк. Я из больницы. Мне сказали, что Кущин у Голубева. Я сменился. Куда явиться?

Голубев спросил Долинюка:

— Где живете?

— В поселке Строитель.

— У вас аптека есть?

— Есть.

— Узнайте, нет ли нового лекарства. Возьмите карандаш, запишите его название.

Голубев продиктовал название лекарства по буквам.

— Записали?

— Записал.

— Если получите, мигом в больницу. А если будет какая-нибудь задержка, звоните.

— Есть.

В больнице строгие правила: навещать больных можно только в определенные дни и часы. К тяжелобольным, таким, как Кныш, вообще не пускают.

Нет, эти больничные правила никто из юных железнодорожников не нарушал. Разве это нарушение, если Толя повертелся в раздевалке чуть больше положенного и нянюшка, которая заведовала вешалкой, ворчливо сказала:

— Больно долго одеваешься, мальчик. И зачем раздевался? Сказала тебе, не пустят. Неприемный день. А сюда и заходить нечего было. Подала бы тебе пальтишко через барьер…

В результате медицинская сестра, которая дежурила возле Поликарпа Филипповича, сменившись с дежурства, нашла в кармане своего пальто шоколад. Плитка была завернута в листок из тетради, на котором было только три слова:

«Шоколад восстанавливает силы…»

И никто не заметил, как Женя, прячась за афишной тумбой, скрываясь время от времени в подворотнях, выслеживал краснощекую черноглазую врачиху Инну Сергеевну Крюк. Ольга Михайловна узнала, что доктор Крюк — лучший специалист по сердечным болезням в больнице, что весь день и всю ночь провела Инна Сергеевна у постели Поликарпа Филипповича.

В пять часов вечера Долинюк принес в больницу новое лекарство. Его тут же ввели больному. Но положение его оставалось пока что очень тяжелым. Поэтому Инна Сергеевна осталась у больного еще на два часа после дежурства. А потом ушла. От няни на вешалке удалось узнать, что дома у Инны Сергеевны дочь шести лет Леночка. Одна. Поэтому доктор Крюк всегда торопится домой.

Все это выяснил Витя. А Митя спросил няню:

— Наверно, доктор живет далеко?

Митя добавил:

— Интересно бы узнать — где?

А няня сказала:

— Домашние адреса врачей мы не даем.

— Так мы же спрашиваем