Жена султана - Джейн Джонсон

Яйя смотрит на меня, вытаращив глаза от любопытства.

— Расспрашивали всех стражников, кто вчера приходил, кто уходил, и мы сказали, что немногие отважились выйти в такой ливень…

— Но сказали, что видели меня, — заканчиваю я его мысль, борясь с тошнотой.

— Ну, нам пришлось, — говорит он, словно солгать было никак нельзя.

— И?

Он строит гримасу.

— Они хотели поговорить с тобой. Я сказал, что ты исполнял поручения султана, помогал ему готовиться к празднику, и они ушли.

Я сдержанно выдыхаю.

— Значит, все в порядке.

— Они завтра еще придут.

Меня бросает в жар, потом в холод.

— Но я и завтра тоже буду очень занят.

— Завтра не моя смена.

В голосе его звучит облегчение себялюбца. Потом он видит, какое у меня лицо, и с сомнением добавляет:

— Но я скажу Хасану, чтобы он их прогнал.

— Прекрасно.

Я быстро иду прочь, ругаясь про себя. Обычно люди кади не так упорны: они знают, что полномочия кади заканчиваются у стен дворца. Неужели кто-то видел меня и прямо на меня указал? Похоже, у сиди Кабура были связи получше, чем я думал, раз его убийцу ищут так усердно.

Вечером, когда я исполняю свои обязанности, нутро мое пожирает тревога. Я все спрашиваю себя: «Не в последний ли раз я подал султану бабуши? Отведаю ли еще такой вкусной еды?»

Волк идет на смерть с почетом — о его появлении возвещают длинные фассийские трубы и музыканты в белом. Он встает на дыбы, рычит и скалится, во всем походя на дикого зверя, которого и должен представлять. Исмаил одолевает его не так легко, как я ожидал, учитывая, в каком состоянии волк был утром. Меня пронзает жалость, когда султан душит зверя, и, когда тело волка обмякает, а султан берется за священный меч, чтобы отсечь ему голову, мне приходится отвернуться.

Масуда, черная суданка, дочь Абиды, невольница, ранее содержавшаяся в Тафилалте. Тринадцати лет от роду, девственница.

Имя, дата, самое краткое описание: и эти сухие слова на странице призваны говорить об оплодотворении! Книгу ложа ведут с истовым тщанием, дабы определить время рождения и законность детей султана, составить расписание, решающее все споры, избежать зависти и склок. Исмаил всего шестью годами старше меня, а султаном стал только пять лет назад, и тем не менее он породил уже сотни детей от жен и наложниц. Султан ложится с девственницей почти каждую ночь, хотя есть у него и несколько любимиц, к которым он время от времени возвращается. В отличие от царя Шахрияра из арабских сказок, он не приказывает удавить свою добычу на следующее утро, чтобы уберечься от измены. В этом дворце изменить едва ли получится — гарем ревностно охраняют евнухи.

Зидана держит гарем в своих руках — да и султана тоже. Почти каждую ночь, после пятой молитвы, когда Исмаил поест и вымоется, она собирает достойных соискательниц, и они прогуливаются по садам, или играют для султана на музыкальных инструментах, или поют под апельсиновыми деревьями — или в его покоях, — или просто соблазнительно возлежат на диванах. За эту возможность Зидане хорошо платят те, кто ищет внимания султана. Желая повлиять на Исмаила и отвлечь его от своей соперницы Фатимы, Зидана подводит его к кому-нибудь из девушек и восхваляет ее достоинства, указывая, как изящен изгиб лодыжки, как чудесно расписаны хной руки, а то и обнажает избраннице грудь, чтобы показать, как та округла и тяжела. Султан, во всех остальных делах своевольный, как норовистый конь, с удивительной готовностью позволяет своей старшей жене руководить им в вопросах ложа.

На первый взгляд в пробуждении желания есть алхимия, которую нельзя заранее рассчитать. Но то ли Зидана слишком хорошо знает султана, то ли он неразборчив. Правда, похоть его неутолима. Даже самые сильные мужчины пресытились бы за недели столь безграничного изобилия, но только не Исмаил. И это — еще одна причина, по которой его так чтят: женщины обожают султана, едва на него не молятся. Они подползают к Исмаилу сзади, чтобы потрогать подол его одеяния, на счастье. Если он прикоснется, они много дней не моют руки и щеки; они хранят талисманы, собранные, когда он был с ними: волоски с его головы или из бороды, семя, засохшее на бедре или всю ночь проведшее во рту. Женщины носят эти флакончики и амулеты, чтобы барака, таинственная сила благословения и удачи, исходящая от султана, отвела от них болезнь или сглаз. Тех, кого он берет на ложе, на следующее утро несут на руках во время шествия в гареме. Величайшая барака — родить от султана, хотя, поначалу выказав радость, — сопровождающуюся пальбой из пушек и звуком труб, если рождается мальчик, или фейерверком и разбрасыванием цветов, если девочка, — Исмаил вскоре теряет к ребенку интерес. Об этом тоже позаботится Зидана, потому что ее первенец, Зидан, всегда на виду, и, хотя мальчик жесток и неумен, Исмаил в нем души не чает, катает по садам на плечах, балует сверх меры — и даже объявил наследником, хотя мать ребенка и была рабыней.

Разумеется, смертность высока, многие младенцы не доживают до года, но стоит отметить, что среди детей, умирающих от колик, судорог и неукротимой рвоты, явно преобладают мальчики, рожденные женщинами, к которым султан проявил не просто мимолетный интерес. Часто матери следуют за младенцами: умирают от горя, как утверждает императрица, — голос ее безразличен, хотя остальные женщины рыдают и рвут на себе одежды. На этом я умолкаю.

Я убираю Книгу ложа обратно в сундук, и меня снова пронзает ужас. Пробковые башмаки должны бы стоять на своем всегдашнем месте, справа от сундука. Но их там нет. И я трепещу, гадая, там ли они, где я их оставил, не попались ли кому на глаза.

Ответа на этот вопрос приходится ждать недолго. Утром я иду осмотреть вновь открытые ворота Баб аль-Раис, чтобы доложить Исмаилу, точно ли исполнены его приказания. Как я и думал, голову бедного волка укрепили над воротами, и она скалится на мир с подобающей свирепостью. На обратном пути к внутреннему двору путь мне преграждают двое. На них цветные пояса, означающие, что они — служители кади. Сопровождают их дворцовые стражи, у которых в руках ружья, изъятые у людей кади на входе. В стенах дворца никто, кроме стражи императора, не имеет права носить оружие. Разумная предосторожность в государстве, которое сам Исмаил назвал как-то «корзиной с крысами» — они всегда готовы взбунтоваться и покусать руку, которая их кормит.

— Ты — придворный, которого называют Нус-Нус?

Хасан, стоя за их спинами, разводит руками:

— Прости.

— Да, я.

— Мы хотим расспросить тебя об одном деле. На базаре был злодейски убит человек.

Я старательно изображаю потрясение. И невинность. Да я же, во имя неба, действительно невиновен — отчего же я чувствую себя таким виноватым?