Семь бед - один ответ - Алексей Лютый

– Что же, спасибо за разъяснения, – проговорил Сеня, явно обиженный тем, что меня посчитали трусом. – И все же постарайтесь держать ваше животное подальше от Мурзика. Он хоть и вполне разумный, но, знаете ли, молод и иногда излишне горяч. Как бы он вашему проглоту хребет не сломал!

Ой, спасибо, Сеня! Я едва не разомлел от таких комплиментов… Наверное, именно за то, что Рабинович никому не позволяет прикалываться надо мной, я к нему так и привязан. Впрочем, тереться о его ладонь, как блудная кошка, я все равно не буду!

– Благородные ворлоки Муспелльсхейма, – вновь возопил тем временем седовласый гамадрил. – Волею Повелителя воронов моих ушей достигло прозвище вашего верного спутника. Однако ваши имена до сих пор сокрыты от спасенных вами нибелунгов. Меня здесь называют Форсет Белый. Кенинг этого королевства. Позвольте же мне узнать, как обращаться к вам.

– Во чешет, как дешевый актер с Бродвея, – буркнул себе под нос Попов. Мой Сеня только покосился на него, а затем представил друзей и себя Форсету.

– Воистину великие имена, хотя и диковинные нашему уху, – изумленно выдохнул хозяин банкета. – Будет ли мне позволительно узнать, что означает их звучание?

– Да ничего они не означают, – махнул рукой Рабинович. – Первая часть – это просто имена, а вторая – фамилии.

– А что такое фамилии? – не унимался Форсет. – Если мне, конечно, позволительно узнать смысл этого необычного и, без сомнения, колдовского слова.

– Сам ты колдовской, – вмешался в разговор Попов. – Фамилия – это просто принадлежность к какому-то роду.

– А-а, то есть имя отца?! – воскликнул окрыленный догадкой абориген. – Изумительно. И все же по-нашему они будут звучать еще более грозно!

И, не дожидаясь опровержения своей теории, местечковый феодал повернулся лицом к своим подданным. Воздев руки кверху, будто футбольный фанат на стадионе, поддерживающий «бегущую волну», Форсет завопил во весь дух, правда, куда слабее Андрюши:

– Слушайте и запоминайте, верные нибелунги, честные жители Свейннхейма, дабы запомнить до конца дней, а затем передавать потомкам своим имена ворлоков Муспелльсхейма, что своим волшебным вмешательством спасли наши жизни, обратив в позорное бегство кровожадных разбойников Эрика Рыжего. – Тут правитель варваров сделал театральный жест в сторону моих ментов и начал перечислять по порядку: – Ивар Жомовсен, Сеннинг Робинсен и Анддаль Поповсен! Простите меня за столь вольное толкование ваших благородных имен. – Последнее было сказано вполголоса и предназначалось только для ушей моих ментов.

Сделал Форсет эту сноску весьма кстати. Едва начали торжественно звучать вновь обретенные моими ментами имена, как я заметил гримасы недовольства, возникавшие в порядке строгой очередности на их лицах. Ага, получили?! Тебе лично, Сеня, это за «Мурзика»! Однако, когда Форсет представил своим подданным Андрюшу, выражения недовольства с физиономий Жомова и Рабиновича сдуло ветром, как блоху с крыши трамвая. Под громкие ликующие крики толпы, давясь от распиравшего их хохота, оба друга бросились держать Попова, приготовившегося пасть порвать своему новому крестному. После такой хохмы я даже простил этому седому питекантропу то, что он посмел посчитать меня трусом.

Хоть и с большим трудом, но справиться с Андрюшей новоявленным Жомовсену и Робинсену удалось. А местные аборигены, видимо, не считавшие экстравагантные поступки гостей чем-то из ряда вон выходящим, принялись усаживаться за столы. Сам Форсет опустил седалище в центре стола, образующего верхнюю часть буквы «п». Слева от него расположилась та самая старая карга, что отвесила кенингу прилюдно подзатыльник перед воротами. Место справа досталось Андрюше, видимо, ввиду его исключительных колдовских способностей. Рядом с ним уселся Рабинович, что было более чем благоразумно ввиду новых обстоятельств, ну а Ваню Жомова попытались посадить рядом со старухой, чему омоновец совершенно справедливо воспротивился.

– Ты, урод, сейчас сам сюда сядешь! – пригрозил какому-то местному эквиваленту мажордома Жомов и, подойдя к Рабиновичу, отпихнул в сторону бородатого жлоба, пытавшегося занять приглянувшее Ване место.

– Твой номер шесть, и ты в пролете, – успокоил Жомов ошарашенного варвара и грохнул бутылкой «Абсолюта» о стол. – Где рюмки, блин? Я сейчас слюнями весь изойду!

На некоторое время в зале наступила гнетущая тишина. Если аборигены посчитали потасовку троих ментов около стола вполне естественным занятием, то подобное нарушение Жомовым субординации явно оказалось выше их понимания. Все в зале застыли, ожидая какой-либо реакции со стороны своего босса. Застыл и я, готовясь вцепиться зубами в лодыжку первому, кто попытается наехать на моих друзей. Однако Сеня с присущим ему хитроумием тут же разрядил нервную обстановку.

– Не обижайтесь на моего соратника, нибелунги! – проговорил он, поднимаясь со своего места. – В нашей далекой стране мы приняли обет, что до конца странствий никогда не будем порознь. Ни на бранном поле, ни за пиршественным столом. И нигде не может сей доблестный муж сесть, кроме как посолонь от меня.

– По чего от тебя? – удивленно поинтересовался Жомов.

– Слева, Ванечка ты мой тормозной, слева, – перегнувшись через стол, ехидно оскалился Андрюша.

– Заткнитесь оба! – сквозь зубы цыкнул на них Рабинович. Однако их никто не слушал.

– Воистину, дивны обычаи сынов Муспелльсхейма, но не нам судить сих доблестных воинов и ворлоков, – провозгласил Форсет, вслед за Сеней поднимаясь из-за стола. – А посему пусть будет так, как желают наши спасители, и пусть никто не посмеет укорить их. Иначе будете иметь дело с моим гневом, клянусь молотом Тора! – Затем обернулся куда-то в глубь зала, к завешенному шкурами еще одному проходу. – Приведите жертвенного вепря!

То, что произошло дальше, мне даже трудно описать словами, поскольку такого кощунственного обращения с ливером я еще в жизни не видел. Даже на базарной скотобойне! Пока я высматривал из-под стола, что это за подарочек нам приготовил Форсет, трое аборигенов втащили в зал огромного кабана, к тому же лохматого, как приличный сенбернар. Местный седовласый царек выбрался из-за стола и, схватив со стены подходящий нож, самолично прирезал будущее жаркое.

Впрочем, это еще понять и я, и Андрюша Попов могли. Но вот дальше начался сплошной беспредел. Аккуратно собрав кровь в золотую чашку, едва ли уступающую по роскоши Святому Граалю в котомке Жомова, Форсет выпотрошил порося и, вырезав сердце, легкие вместе с печенью, со словами «прими нашу жертву Один, благословя трапезу сию», зашвырнул весь ливер в очаг. Я офонарел. Не в смысле, что фонарь обделал, поскольку фонарей тут не было, а просто застыл под столом с открытой пастью, даже не попытавшись поймать на лету какой-нибудь лакомый кусок. У Андрюши тоже челюсть отвалилась до пупка, но он, нервно сглотнув слюни, обоими руками пристроил ее на место. А Форсет, подхватив с пола миску с кровью кабана, направился к моим ментам. Я прижал уши, представляя, что за рев сейчас начнется.

Однако ничего не произошло. Подойдя к Попову Форсет Белый обмакнул палец в кровь и провел им по лбу Андрюши, оставляя там ярко-красную отметину. Попов стоически это стерпел, лишь зажмурился на секунду. Ту же экзекуцию вождь викингов проделал и с Сеней. А когда он подошел к Жомову, тот попытался воспротивиться. Впрочем, мой Сеня этого не позволил, наступив Ване на ногу.