С первого взгляда - Даниэла Стил

Она улыбнулась его словам, а он пододвинул стул к кровати и сел, чтобы поговорить с ней. Он видел, что ей страшно.

– У меня что-то ужасное?

Ночью она в какую-то минуту решила, что у нее, наверное, рак или по крайней мере прободение язвы, но когда ее рвало, крови не было. Она надеялась, что это утешительный знак, но его взгляд ей не понравился. Чутье подсказывало, что ей не понравится и то, что он скажет, и чутье ее не обмануло.

– Я не считаю, что у вас что-то ужасное, – осторожно произнес он. Она в волнении теребила длинную прядь своих рыжих волос и в этой огромной кровати вдруг показалась ему испуганной маленькой девочкой. – Однако я немного обеспокоен. Мне бы хотелось отвезти вас сейчас в клинику и сделать несколько анализов.

– Зачем? – Она глядела на него широко раскрытыми глазами, и он понял, что ее страх перерос в панику. – Что это такое, как вы думаете? – К ней вернулась уверенность, что у нее все-таки рак.

– Я ничего не могу сказать определенного без УЗИ и томограммы, но думаю, что у вас, возможно, приступ аппендицита. – Он был почти уверен в этом, но не хотел ставить официальный диагноз без обследования на приборах. – Я бы хотел отвезти вас в Американский госпиталь в Нейи. Это очень приятное место, – сказал он ободряюще, потому что глаза ее стали наполняться слезами. Он знал, что Американская клиника испугает ее меньше, чем Пти-Сальпетриер, где он также работал. Ему была предоставлена привилегия посещать пациентов и в Американской клинике, но он редко пользовался этой привилегией.

– Но мне нельзя! У меня во вторник показ коллекции, а в понедельник репетиция. Я должна быть там, – пролепетала она вне себя от ужаса и увидела, что он нахмурился.

– Поверьте мне, мадам О’Нилл, что если ваш аппендикс прорвется, вы никак не сможете быть на показе. Понимаю, ваш показ очень важная вещь, но не сделать обследования сейчас было бы верхом безответственности.

Он видел, что состояние ее очень тяжелое.

– А если это аппендикс, меня придется оперировать? – спросила она прерывающимся голосом, и он ответил ей не сразу. Его можно было принять за элегантного гостя на чопорном светском банкете в ресторане отеля, который заглянул к ней в апартаменты, но при всей своей светскости говорил он как опытный серьезный врач, и ее испугали его слова.

– Возможно, – наконец произнес он. – Мы будем знать это более точно после обследования. С вами когда-нибудь такое случалось? Или что-то подобное, в последние несколько дней или недель? – Она покачала головой.

В последнюю ночь в Милане ее слегка подташнивало, но она подумала, что это из-за еды. За ужином она ела белые итальянские трюфели с пастой, сумасшедше дорогое блюдо. Джейд и Дэвид тоже чувствовали потом тяжесть в желудке, и все согласно решили, что в ее недомогании повинны белые трюфели. В Милане ее не рвало, а вот две последние ночи… Наутро после ужина с трюфелями она чувствовала себя прекрасно. Доктору она о том случае не стала рассказывать из страха – вдруг он решит, что она больна уже давно, и станет еще решительнее настаивать на немедленном обследовании.

– Мне кажется, я чувствую себя лучше. Меня уже несколько часов не рвало.

Она упрямилась, как ребенок, и его это совсем не умиляло. На кой черт ему сдались несговорчивые пациенты посреди ночи, он не привык иметь дело с иностранцами-знаменитостями и упертыми американками. Жан-Шарль Вернье привык к тому, что его больные и его студенты выполняют все, что он им велит. Он был известный профессор, и к его мнению относились с неизменным уважением. Он сделал вполне правильное заключение, что она одержима своей работой.

– Может быть, мне сейчас стоит отдохнуть, посмотрим, как я себя буду чувствовать завтра, и тогда все и решим? – Она с ним торговалась, и он рассердился, в его взгляде появилось нескрываемое раздражение. Ему было ясно, что она ни за что не хочет ехать в клинику и старается от нее отвертеться. Она же понимала, что если туда попадет и ей сделают операцию, показ во вторник пройдет через пень колоду. У нее не было уверенности, что кто-то другой, даже Джейд и Дэвид, способен провести его с таким блеском, как она. За всю свою карьеру художника-модельера она не пропустила ни одного показа своей коллекции. И к тому же у нее не было ни малейшего желания делать операцию во Франции. Она займется всем этим, когда, бог даст, вернется домой, или хотя бы в Нью-Йорк. – Давайте все-таки подождем еще один день? – попросила она, глядя на него своими зелеными глазами, которые казались очень большими и темными на мертвенно-бледном лице.

– Очень скоро может наступить ухудшение. Если аппендикс и в самом деле воспалился, вы же не хотите, чтобы он прорвался?

От этих слов ее пробрала дрожь. Ее совсем не привлекала перспектива того, что внутри ее что-то разорвется.

– Конечно, не хочу, но, может быть, он и не прорвется. Может быть, у меня что-то другое, не такое страшное, вроде желудочного гриппа? Я вот уже три недели нахожусь в путешествии.

– Вижу, вы очень упрямая женщина, – сказал он, сурово глядя на нее с высоты своего внушительного роста. – Не вся жизнь заключается в работе. Нужно заботиться и о своем здоровье. Вы путешествуете не одна? – деликатно спросил он, хотя было понятно, что в апартаментах, кроме нее, никого нет. Другая половина постели была не смята.

– С двумя помощниками, но они улетели на выходные в Лондон. Я могу полежать в постели до понедельника, и даже если это аппендицит, может быть, приступ пройдет.

– Возможно, но, судя по всему, острое состояние у вас продолжается уже около двух суток. Это плохой знак. Мадам О’Нилл, я должен сказать вам, что, по моему мнению, вам следует поехать в клинику.

Он говорил строго, и по его выражению лица было ясно, что он серьезно рассердится, если она откажется выполнить его предписание. Ее раздражала его настойчивость, а его – ее упорство еще больше. Глупая, непрошибаемая, избалованная особа, думал он, привыкла делать только то, что хочется. Еще одна американка, помешанная на деньгах и на работе. Ему встречались такие пациенты и раньше, хотя трудоголики, которых он лечил, почти все были мужчины. Пренеприятнейшая ситуация. Он – известный уважаемый врач, у него большая практика и нет ни времени, ни желания убеждать больную, которая отказывается от его помощи, пусть она хоть трижды знаменитость. В своей профессии и в своем мире он не меньшая величина, чем она.

– Я хочу подождать, – упрямо повторила она. Он понял, что ее ничем не прошибить. Как это ни глупо, она недоступна доводам здравого смысла.

– Я вас понимаю, но согласиться с вами не могу. – Он достал из внутреннего кармана пиджака ручку и рецептурные бланки из своего докторского чемоданчика. Написал что-то на бланке и протянул его ей, она взглянула на бланк, надеясь, что он прописал ей какое-то чудодейственное средство, от которого она сразу поправится. Но вместо прописи увидела номер его мобильного телефона. Тот же самый номер, по которому она ему звонила. – Номер моего телефона вы знаете. Я высказал вам свое мнение относительно того, что вам следует делать. Если вы не пожелаете воспользоваться моими рекомендациями и если вам станет хуже, позвоните мне в любое время дня и ночи. Но тогда я уже буду настаивать, чтобы вы легли в клинику. Вы согласны поступить так, как я вам предлагаю, если вам не станет лучше и если, напротив того, вы почувствуете себя хуже? – говорил он ледяным тоном и очень жестко.