С первого взгляда - Даниэла Стил

– А что случилось, когда вам было пять лет? – осторожно спросил он. Спрашивал он не совсем как врач, он увидел в ее душе обнаженную кровоточащую рану и сразу понял, что ее до сих пор разрушает давняя травма. Он не мог представить себе, что это могло быть, но ему ли не знать, как часто пережитые в детстве страхи преследуют потом человека всю жизнь.

– Когда мне было пять лет, умерли мои родители, – тихо сказала она и надолго замолчала, а он продолжал сидеть и смотреть на нее. Интересно, расскажет она ему, что с ней было потом, или нет. Хотя и смерти родителей довольно, особенно если их смерть была трагической и потрясла ее или если они умерли у нее на глазах. Немного погодя она стала рассказывать дальше. – Разбились на машине под Новый год. Уехали из дома и не вернулись. Помню, как домой приехала полиция и меня забрали. Не знаю почему, но везли меня в машине «Скорой помощи». Может быть, другой машины в это время просто не было, или они подумали, что я испугаюсь, если меня посадят в полицейскую машину. С тех пор я смертельно боюсь «Скорой помощи». Даже от звука ее сирены у меня ноги делаются ватные. – И конечно же, ночью ее привезла сюда, в клинику, «Скорая помощь», теперь понятно, как нелегко далась ей эта поездка. Но выбора все равно не было, ее состояние было более чем серьезным. Наверняка именно это усилило панический ужас, в котором она была, когда он встретил ее здесь, а может быть, даже и вызвало его.

– Жаль, я не знал. Надо мне было самому увезти вас из отеля, но я хотел приехать сюда раньше и подготовить все к операции. – Она улыбнулась в ответ на его объяснение. С ним еще не случалось такого, чтобы он сам отвозил пациентов в больницу.

– Что за чепуха, откуда вам было знать? Да и вообще мне было не до того, я на это почти не обратила внимания. Меня до потери сознания страшило, что будет потом, когда я приеду сюда. – Он ободряюще улыбнулся ей, и она опять почувствовала то же, что ощутила вчера, когда увидела его здесь и когда он взял ее за руку, – рядом с ним ей не страшно. От него исходили спокойствие, уверенность, теплота, может быть, даже нежность и большая сила. Верный, надежный и по-настоящему хороший человек. Она его почти не знала, но чувствовала, что он ее защищает и что сейчас в ее душе мир и покой. Сколько в нем доброты и деликатности…

– Куда вас отвезла «Скорая помощь», когда погибли ваши родители? – с участием спросил Жан-Шарль Вернье, внимательно вглядываясь в ее лицо, и ему показалось, что он уловил тень какого-то далекого и мучительного воспоминания, промелькнувшего в ее душе. Да, от того, что ожило в памяти прошедшей ночью, трудно было не содрогнуться.

– Отвезли меня в приют для сирот. И я прожила там одиннадцать лет. Сначала мне говорили, что меня очень скоро удочерят, и посылали в дом к разным людям – вдруг я там приживусь. – Глаза у нее были грустные, и хотя он молчал, сердце его сжалось. Сколько же она пережила, когда совсем еще маленькой девочкой вдруг осиротела и осталась одна-одинешенька во всем мире, а потом жила в приюте среди совершенно чужих людей. Какая жестокая судьба выпала ребенку. – У кого-то я жила несколько дней, у кого-то неделю-две, у одних даже чуть не целый месяц, и это время мне показалось нескончаемо долгим. А кто-то возвращал меня в приют через день или два. Думаю, с тех пор мало что изменилось. Все хотят взять еще грудного ребенка, желательно новорожденного. И никому не нужна тощая пятилетняя дикарка с острыми коленками, к тому же рыжая и вся в веснушках.

– По-моему, это очаровательно, – сказал он, и она грустно улыбнулась в ответ.

– Очаровательной меня никто не находил. Я почти все время плакала. И почти все время боялась. Может быть, даже не почти, а всегда. Тосковала по родителям, ненавидела людей, к которым меня посылали. Может быть, они были вовсе не плохие, ничуть не хуже других. Я писалась по ночам, забивалась в темные углы, однажды спряталась под кроватью и не хотела вылезать. На следующий день меня отослали обратно в приют и сказали, что я дикая. Монахини меня отругали и велели, чтобы я старалась понравиться людям. Они пытались пристроить меня в какую-нибудь семью целых три года, пока мне не исполнилось восемь. Ну тут я уже совсем выросла. И была некрасивая. В одной из семей, куда я как-то попала, решили, что с моими косами слишком много возни, и отрезали волосы чуть не у самых корней. А когда я вернулась в приют, там меня бритвой подстригли под мальчика. Каково это маленькому ребенку – превратиться в чучело. У людей всегда находилась причина отказаться от меня и вернуть в приют. Иногда говорили вежливые слова и лгали, дескать, они поняли, что им не по средствам удочерить ребенка, или они переезжают в другой город, или, например, глава семьи потерял работу. Словом, что-то придумывали. Но чаще не говорили ничего, просто качали головой, собирали мои вещи и отправляли обратно. Я всегда догадывалась об этом накануне вечером, ну почти всегда. По выражению их лиц, мне так хорошо это запомнилось. Когда я его видела, у меня холодело под ложечкой. Иногда их отказ заставал меня врасплох, но обычно я бывала к нему готова. Давали пять минут, чтобы собраться, и отвозили. Кто-то дарил мне при этом подарок, медвежонка, куклу, какую-нибудь игрушку – в качестве утешительного приза за то, что не прошла, так сказать, отборочного тура. В конце концов, мне кажется, я к этому привыкла. Хотя разве к такому вообще можно привыкнуть? Сейчас, через много лет, когда я оглядываюсь назад, я понимаю, что каждый раз как меня отправляли назад в приют, у меня сердце разрывалось от горя. И я начинала бояться с самого начала, когда меня кто-то брал к себе. Знала, что все повторится в очередной раз. И так оно и случалось. Можно ли было ожидать другого?… Когда мне исполнилось восемь лет, меня отдали на патронажное воспитание, как обычно поступают с детьми, которых по каким-то причинам не усыновили. Чаще всего потому, что их собственные родители этого не хотели. Мои родители умерли, но поскольку я никому из усыновителей не приглянулась, то и оказалась у патронатных родителей. В идеале это выглядит прекрасно, считается, что ты вроде бы живешь в семье, а не в сиротском учреждении, и среди тех, кто таким образом заботится о детях, есть действительно замечательные люди. Но и дурных тоже хватает. Они пользуются этой возможностью, чтобы заставить приемышей трудиться как рабов, отбирают у них деньги, которые те заработали, надрываясь на самой грязной и тяжелой работе, которую не желают выполнять их родные дети, держат впроголодь и обращаются как со скотом. Но я придумала, как от них избавляться. Стала вытворять самые немыслимые пакости, чтобы меня поскорее отослали обратно. В приюте мне было лучше. За восемь лет я побывала в тридцати шести семьях. И стала просто притчей во языцех. Кончилось тем, что на меня махнули рукой. Я никому не причиняла забот, училась в школе, делала всю работу, что мне поручали, с монахинями была вежлива. А в шестнадцать лет я вышла из дверей приюта и ни разу не оглянулась. Нашла работу официантки, работала в нескольких ресторанах. В свободное время любила что-нибудь шить из остатков разных тканей. Шила для себя, для своих подруг, таких же официанток, как и я. Мне казалось, что это сродни волшебству: я беру кусок ткани и превращаю его в красивое платье, и в этом платье простая официантка чувствует себя королевой. В последнем кафе, где я работала, я встретила свою счастливую судьбу, и началась моя дизайнерская карьера. Передо мной открылись фантастические возможности, и началась новая жизнь, с тех пор у меня все хорошо, даже великолепно, – ну, почти все, – сказала она, глядя на него своими мудрыми печальными глазами, которые повидали столько горя, что хватило бы на несколько жизней. – Но всю мою жизнь, когда я пугаюсь или когда случается что-то очень тяжелое, или я заболеваю, или сильно расстраиваюсь, прошлое возвращается. Я вдруг чувствую, что мне снова пять лет, я в сиротском приюте, мои родители только что погибли, и меня отправляют жить к незнакомым людям, которые меня не любят и которых я до смерти боюсь. Так было и нынче ночью. Я и заболела, и испугалась, а когда меня привезла сюда «Скорая помощь», я была в такой панике, что начала задыхаться. В детстве у меня была астма. Иногда я притворялась в какой-нибудь патронатной семье, что у меня приступ, чтобы меня отослали обратно в приют. Люди всегда и отсылали. Кому нужна дикая рыжая девчонка, да еще и с астмой в придачу. Сначала приступы были настоящие, потом я притворялась. Я тогда уже не хотела, чтобы меня удочерили. Зачем опять и опять подставлять себя под удар? Мне все эти люди не нравились, и я не хотела, чтобы они заботились обо мне. Они и не заботились. Наконец я ушла из приюта, и это был самый счастливый день в моей жизни. Я начала работать и стала сама распоряжаться своей жизнью, своей судьбой. Теперь уже никто не мог меня запугать, никто не мог никуда отослать. Наверное, сейчас все это кажется вам диким. – И она посмотрела Жан-Шарлю прямо в глаза.