Шоу в жанре триллера - Антон Леонтьев

О нет, не подумайте, что это – обычное хамелеонство и конформизм, политическая мимикрия и беспринципность, подлаживание под существующий режим и желание, хотя бы и бессознательное, быть всегда в струе. Марк, когда-то рьяный пионер, комсомолец и член коммунистической партии, превратился в истового поклонника реставрации в Герцословакии королевской власти. Эта сверкающая идея пленяет его, он доказывает всем и вся, что единственно возможный путь – это абсолютная монархия. Михасевич поддерживает самые теплые отношения с представителями августейшей фамилии, более того, не так давно кто-то из великих князей наградил его бриллиантовым орденом первой степени «За служение королю, церкви и Отчизне».

Удивительно, но Михасевичи обладают поразительным чутьем на предстоящие политические перемены. Если Марк с таким упорством проповедует идею монархии, то значит ли это, что в ближайшие годы нам суждено превратиться в подданных королевской династии Любомировичей?

Как бы то ни было, но мы с Марком и после развода остались в хороших отношениях, вернее сказать, наши отношения после расторжения брака заметно улучшились. Марк считает необходимым снисходительно упоминать обо мне, своей первой супруге, когда дает очередное интервью. Иногда кажется, что он не может простить мне моего успеха – никому не известная экс-жена была бы ему гораздо удобнее. Михасевич как-то предлагал мне вступить в Дворянское собрание и обещал замолвить словечко перед кем-то из Любомировичей, чтобы мне дали титул баронессы или графини, но я с изъявлениями верноподданнической благодарности заявила, что «недостойна, батюшка, недостойна!», и предпочла остаться мещанкой.

И вот вчера вечером, когда я с ироническим детективом в руках (это одна из самых страшных моих тайн: я обожаю дешевую беллетристику и читаю ее тоннами, хотя в своих выступлениях гневно клеймлю ее как «окололитературный пипифакс», сетуя на «поголовную дебилизацию нации» и «полное отсутствие идеалов»; самой же страшной тайной является мой вес) нежилась в своей кроватке, а рядом со мной храпел тот единственный мужчина, коему дозволено делить со мной ложе, – мой десятикилограммовый котяра по прозвищу Васисуалий Лоханкин, раздался телефонный звонок.

Я ожидала услышать Раю Блаватскую, мою соседку по Перелыгину и закадычную приятельницу, поэтессу – представительницу интеллектуального постмодернизма, или, как я заявляю, «постинтеллектуального офигизма». Рая всем хороша, единственный ее порок – это пристрастие к многочасовым телефонным разговорам, в которых мне отведена роль статиста, на голову которого выливаются гигабайты информации о Раином панкреатите, почесухе и диарее. Я, приложив трубку к уху, не вникаю в смысл журчания Блаватской, а углубляюсь в очередной детективчик, время от времени механически вставляя проникновенные фразы наподобие «Да что ты говоришь, Рая!», «Быть того не может!» или коронное «Кто бы мог подумать!».

Но вместо Раи я услышала сочный мужской бас:

– Серафима, это Марк. Мне надо как можно скорее поговорить с тобой.

Положив на храпящего Васисуалия детектив в цветной обложке, я заметила:

– Марк, во-первых, добрый вечер, а во-вторых, возможно, ты не обратил внимания, что уже говоришь со мной?

Поколебавшись, режиссер заметил:

– Фима, это нетелефонный разговор. У тебя найдется для меня завтра часок-другой? Приезжай в мой офис!

Хам, подумалось мне, чего он хочет от меня? Или он снова будет склонять меня к тому, чтобы заделаться дворянкой или пожертвовать на восстановление его фамильного замка тысячу-другую у.е.?

– Ну хорошо, – милостиво ответила я.

Марк повеселел и перед тем, как положить трубку, весомо сказал:

– Вот и отлично, Фима! Будь у меня к полудню, я уже велел внести тебя в список посетителей!

Марк остался Марком – он искренне уверен, что Земля вертится вокруг своей оси, солнце встает на востоке, а заходит на западе, а в Крабовидной туманности рождается сверхновая по одной только причине – чтобы угодить ему, Марку Михасевичу!

Но по крайней мере, успокоила я себя, в этом постоянно изменчивом мире есть одно незыблемое и постоянное – князь Марк и его опупенный эгоизм.

На столе у секретарши противно пискнуло, девица сняла трубку внутреннего телефона и, выслушав несколько фраз, благоговейно посмотрела на меня.

– Серафима Ильинична, Марк Казимирович ждет вас! – Судя по тону, несчастная была безнадежно влюблена в Марка. Ну, не мне осуждать ее: тридцать лет назад я и сама души не чаяла в красавце-усаче Михасевиче! – Прошу вас, – она указала на большую позолоченную дверь, украшенную изображением личного герба Марка. Вот она, святая святых, вход в кабинет самого Михасевича!

Я, изобразив самую приятную мину, прошла в кабинет режиссера. Секретарша закрыла дверь, оставив меня один на один с мэтром герцословацкого кинематографа.

– Рад, рад, Серафима, – произнес Михасевич, направляясь ко мне с другого конца огромной студии.

В этот особняк, расположенный в самом центре Экареста, в трех минутах ходьбы от резиденции главы государства, Марк переехал пару лет назад. Он считал, что у него, самого знаменитого герцословацкого режиссера, должен быть офис, ни в чем не уступающий его славе и размерам таланта. Марка совершенно не смутило, что особняк в сердце столицы стоил непомерные миллионы, а то, что его апартаменты выходили на президентский дворец и вечерами Марк мог видеть одинокий свет на верхнем этаже, там, где наш Гремислав Гремиславович заботится о благе страны и мира, наверняка усиливает уверенность моего экс-мужа в том, что он – «бэст оф»!

Помещение занимало целый этаж и было переделано, скорее всего, из пяти или даже шести комнат. Окна во всю стену, много света, заваленный бумагами, эскизами и образцами одежды массивный стол из мореного дуба, очень похожий на тот, что стоит в Овальном кабинете Белого дома.

Над ним – портрет самого Михасевича в полный рост. Марк в старинном мундире со сверкающим орденом, который ему вручили отпрыски королевского дома. Помимо всего прочего, Михасевич – заместитель председателя Дворянского общества Герцословакии.

Рядом – изображение его молодой супруги, известной и до безумия популярной актрисы театра и кино Юлианы Понятовской.

– Проходи, Серафима, чувствуй себя как дома! – произнес Михасевич, приветствуя меня крепким рукопожатием. Пожелание было излишним – кабинет Марка походил более на гибрид саудовского пятизвездочного отеля и семейной усыпальницы северокорейских Кимов.

Мне представилась великолепная возможность сравнить портрет с оригиналом. Оригинал был немного старше, чуть за пятьдесят, намного грузнее (Марк громогласно заявлял, что жмет штангу в двести кило), пушистые усы начали седеть, но в общем и целом передо мной возвышался Стивен Спилберг герцословацкого кинематографа, как величали его СМИ, Марк Казимирович Михасевич. Живописец (я узнала творение одного из наимоднейших столичных художников, который специализировался на том, что писал заказные полотна, причем никак не меньше, чем за двести-триста тысяч долларов) безбожно польстил Марку, сделав его стройным и замазав весьма объемную лысину.