Одиночество Новы - Джессика Соренсен

Мои пальцы так и тянутся, чтобы схватить его за рубашку. Мне хочется его удержать, хочется умолять и расспрашивать, пока он не расскажет, почему у него такой подавленный вид, но я только смотрю ему вслед. Когда дверь за ним захлопывается, я чувствую себя такой виноватой, как никогда в жизни.

– Я бы уже домой поехала, – говорю я Делайле, держась за живот – опять накатывает тошнота.

Делайла обычно недовольна, когда я начинаю слишком рано собираться домой, но сейчас она смотрит на меня и кивает:

– Ладно, подожди меня в машине.

Я тоже киваю и торопливо иду к воротам, размеренными, но быстрыми шагами, напоминаю себе на ходу: считай и дыши. Забираюсь в машину, запираю дверь на замок и мысленно точно так же запираю свои чувства. Делайла на лестнице целует Дилана на прощание, а к тому времени, как она садится в пикап, я уже почти прихожу в себя.

– Господи, Нова, да что с тобой? – спрашивает Делайла, усаживаясь на водительское место и захлопывая дверь. – У тебя такой вид, будто тебя сейчас вырвет или что-нибудь в этом роде.

– Я выпила одну рюмку. – Я скрючиваюсь на сиденье и хватаюсь руками за живот. – Подташнивает немного.

Делайла вставляет ключ в замок зажигания, и мотор начинает реветь.

– Раньше ты рюмок пять подряд заглотить могла, я сама видела. Давай выкладывай правду, в чем дело. Может… может, у тебя что-то произошло с этим Куинтоном? Дилан говорит, он парень с большими проблемами; по-моему, тебе это меньше всего сейчас нужно. – Она умолкает, размышляет о чем-то, крутя ручку радио. – Хотя было бы неплохо, если бы ты с кем-нибудь начала встречаться. А то ты, если с кем-то и связываешься, так только вдребезги напившись.

Делайла выезжает задом с парковки, а я неотрывно смотрю на дверь трейлера.

– Я так хочу, – отвечаю я. – И между мной и Куинтоном ничего нет.

Эти слова мне самой кажутся бесстыднейшей ложью – на самом деле что-то есть. Я что-то почувствовала в первый раз за целый год, даже больше, только вот сама не могу понять что.

Куинтон

Это, конечно, замечательно, что Ники на какое-то время заставила меня забыть о наркотиках, и все же я зол на нее как черт. Да еще и эта девушка, Нова, совсем сбила меня с толку. Смотрит и смотрит, так растерянно, с настоящим ужасом, и я не понимаю почему – разве что она откуда-то знает про меня. Потом выбегает из дома с таким видом, будто ее сейчас вырвет, и Ники что-то такое говорит: мол, у нее не все дома. А я Ники говорю, что это у нее, дуры, не все дома, если она думает, что у кого-то тут есть дело до ее мнения. Не знаю уж, с чего я так взвился. Я и Ники эту почти не знаю, да и Нову, если на то пошло, но вдруг почувствовал, что должен ее защитить, может, потому, что она сама себя, похоже, защищать и не пытается.

Ники в бешенстве выбегает из дома. Я иду следом – не из беспокойства за нее, а из боязни, как бы она не сказала Нове какую-нибудь гадость. Делаю вид, что вышел покурить, смотрю, как Ники уезжает, и говорю себе, что надо идти обратно в дом.

«Оставь бедную девушку в покое. Ты не зря обходишь таких девушек стороной. Ни к чему тебе разрушать еще чью-то жизнь или привязываться к кому-то».

Нова сидит на ступеньках, подтянув колени к груди, с таким одиноким видом, что у меня как-то не хватает духу бросить ее тут одну, такую расстроенную. И тогда я завожу с ней разговор, и в конце концов мы пожимаем друг другу руки – или держимся за руки, точнее, потому что, кажется, оба не хотим их разжимать.

Не то чтобы мы о чем-то важном говорили, но мне не понравилось, что я заметил, какая она красивая, и даже начал думать, а если бы ее нарисовать. У нее такие необыкновенные глаза. Должно быть, большинству людей они кажутся просто голубыми, но, приглядевшись, я замечаю, что в них притаились зеленые крапинки. Губы у нее на вид чертовски мягкие, а на носу веснушки, и я уже представляю, как рисовал бы их часами, все до одной. Мне ужасно нравится, как ее волосы спадают на голые плечи, и чуть кривоватый нос тоже нравится. Именно маленькие несовершенства делают Нову идеальной моделью для рисования, и мне хочется увести ее к себе в комнату и часами смотреть на нее.

А еще она дважды заставила меня улыбнуться, а у меня уже давно никто не вызывал улыбки. Когда я понимаю, что за чувство шевелится в моей душе, то пугаюсь, и мысли лихорадочно мечутся. Я уж чуть было не позвал ее с собой в дом, а это-то совсем ни к чему с такой девушкой – с той, с которой можно поговорить по-настоящему, а не просто трахаться. К тем, у кого за душой ничего нет, зато потрахаться любят, я никогда не привяжусь, а мне ничего другого и не надо… Другого я не заслуживаю. К счастью, Дилан выходит в ту самую минуту, когда я уже готов был позвать Нову в дом, я пользуюсь случаем, чтобы сбежать, и иду прямиком к холодильнику за пивом.

Тристан изучающе смотрит на меня с дивана, закинув ноги на кофейный столик, и выковыривает перочинным ножиком смолу из стеклянной трубки.

– Что это ты там делал?

Я беру пиво и захлопываю дверцу.

– Так, поговорили.

– С Новой, – хмурится он. Ему, похоже, не по душе эта мысль.

Я срываю с бутылки крышку и бросаю в мусор.

– Да, но ты можешь не волноваться.

Тристан кладет трубку на стол, у ног.

– А кто сказал, что я волнуюсь?

Я пожимаю плечами и иду через гостиную в коридор – хочу запереться у себя в комнате, отключить намертво все мозговые клетки и рисовать несколько часов подряд.

– У меня просто сложилось впечатление, что у тебя к ней что-то есть.

Тристан замолкает, а я ныряю за занавеску и думаю: если бы можно было оказаться не здесь, а в прошлом, год назад, и вовремя остановить машину.

Дойдя до своей комнаты и заперев дверь, я расстегиваю молнию на сумке и нахожу две вещи, которые еще способны меня радовать. Беру трубку и альбом и падаю на кровать. Откладываю альбом в сторону, достаю из кармана зажигалку, набиваю трубку и подношу к губам. Щелкнув зажигалкой, глубоко затягиваюсь и вдыхаю в себя бесчувственное оцепенение жадными, нетерпеливыми глотками. Когда легкие начинают обугливаться, а беспокойное ощущение в теле пропадает, я устраиваюсь поудобнее на кровати, кладу альбом на колени и начинаю водить карандашом по рисунку, над которым работаю уже год, но все никак не могу закончить. Потому что когда закончу, то почувствую, что должен наконец принять это – Лекси больше нет. И это я ее убил.

Я все рисую и рисую и курю кальян за кальяном, пока не погружаюсь в себя так глубоко, что остается только отключиться. Отбрасываю альбом, укладываюсь на грязный матрас и закрываю глаза, надеясь, что под таким кайфом кошмары не приснятся. Хотя на самом деле мне редко так везет.

* * *

Кровь течет по лбу, по щекам так сильно, что я почти ничего не вижу. В груди больно, и эта боль невыносимая, хуже, чем когда я нечаянно треснул по пальцу молотком и раздробил все кости. Кажется, я не могу пошевелиться, и приходится заставлять легкие втягивать воздух.