Крошка-месть - Светлана Алешина

Этот голос я узнала сразу. Даже не голос — интонации… Такие занудные интонации были только у возлюбленного моего брата по несчастью — Лешеньки Ванцова.

* * *

Звонок в дверь.

Каллистратов вздрогнул. Медленно повернувшись в сторону двери, сделал шаг, но остановился.

В его глазах застыл страх.

Теперь все изменилось. Там, за дверью, притаилась смерть. Собственной персоной.

— Что мне делать, господи? — пробормотал Каллистратов, беспомощно озираясь в попытке найти средство защиты.

Господь молчал. Каллистратов не интересовал господа. Каллистратов интересовал только убийцу.

За что?

Это остатки его души кричали «за что», моля о пощаде. Разве не этот чертов мир заставляет нас предавать самих себя, опускаться все ниже и ниже — пока не упадешь лицом в грязь, но сначала — на колени, приняв его — мира — зловоние за зловоние собственной души, позволяя ему — миру — эту душу уничтожить…

Оч-ченно хочется кушать, вспомнилось Каллистратову. Эта улыбочка — такая омерзительная, да как же, Владик, я тебя понимаю, мерзопакость все это, да ведь кушать-то надо, хочется получше, пожирнее — чтобы не выпадать из общей кучи, которая прет напролом в надежде отхватить свой «кусок пирога». И не важно, чем ты торгуешь, Владик, — мозгами, телом своим накачанным или сигаретами… Интеллект в нашей стране — не ходовой товар. Поэтому благослови свой торс и то, что пониже торса и еще ниже — какова, извините, у нас «попа», таков и гонорар… В ходу-то «клубнички-малинки» да девицы гнусавые, словно у них гайморит. Никому нет дела, что скрывается под твоим торсом и есть ли там вообще что-то, кроме желудка. Желудок после члена самое главное в местном бомонде.

Кажется, я просто обожрался этого дерьма, тоскливо подумал Каллистратов. Раньше у меня не было никаких рефлексий по этому поводу — только презрение, а теперь я не могу заснуть без барбитуратов. Перед сном — непременно голые бабы и какие-то жуткие сцены, в которых меня имеют во все дыры…

Главной там всегда — она. И сейчас он поморщился — так и следит, то из темного угла, то в сны забирается, словно…

— Хочет заставить навечно заткнуться, — пробормотал он. Может быть, именно этого и хочет?

Снова звонок…

Каллистратов наконец нашел то, что искал. Выдернув шнур из розетки, схватил в руки огромную старинную лампу из бронзы и, приободрившись, шагнул к двери.

Одна рука на дверной щеколде, другая сжимает тяжеленную лампу.

Правда, по дороге он чуть не споткнулся о провод, покорно следующий за лампой, и чертыхнулся.

Теперь в дверь звонили настойчиво, громко, и Каллистратов открыл, крепче сжав лампу, занося ее для удара.

— Господи! — выдохнула Дина, в ужасе таращась на фигуру Каллистратова с лампой в руке. — Что с тобой, Влад? Почему ты вцепился в эту дурацкую лампу?

Он опустил лампу и нервно рассмеялся.

— Лучше помоги втащить сумку с продуктами, — попросила Дина. — Я дико устала.

Он поставил лампу на пол и внес сумку.

Дина расстегивала плащ, продолжая смотреть на него с испугом.

— Влад, что с тобой, а?

Ее прохладная рука дотронулась до лба Каллистратова.

— Все в порядке, — отмахнулся он.

— Ты выглядишь так, будто услышал крик Баньши, — задумчиво проговорила Дина.

— Давай обойдемся без твоих бурятских легенд! — огрызнулся он.

— Это не бурятская, — улыбнулась она. — Это Ирландия, дружочек. И Шотландия. Баньши — это по легенде женщина вроде Мойры. Когда за человеком ходит смерть, она кричит, понимаешь? Ее просто зовут так — Баньши… Говорят, она очень красивая. Как я.

Она легкими шагами прошла на кухню.

Каллистратов поплелся за ней.

Ах, конечно, Дина — филолог. Она должна многое знать. В том числе и языки…

— Послушай, а что такое «профанум вульгус»? — поинтересовался он.

— По-латыни это означает «невежественная чернь», — ответила Дина. — Что это тебя вдруг заинтересовало?

— Услышал случайно. — Что-то удерживало Каллистратова от откровенности. В Дине было нечто странное, будто она и была этой Баньши, — странный взгляд, загадочный и грустный. А ведь он о ней ничего не знает! Встретились случайно, в тусовке у Маркизовой. Как быстро она согласилась жить с ним! Почему? Судя по ее хладнокровию, о дикой и необузданной страсти говорить не приходилось.

Любовь?

Да, она терпела все его выходки, оскорбления и унижения — и он удивлялся этому.

Красивая, как эта ее Баньши?!

Ему хотелось грубо развернуть ее к себе, встряхнуть, пытаясь разбить ее восточную невозмутимость, и спросить: «Кто ты?»

Он так явственно представил это, что не заметил, как слова быстро слетели с его уст:

— Кто ты?

Она обернулась и теперь смотрела на него с таким удивлением, что он понял: все его мысли — лишь последствия страха.

— Да что с тобой, Влад? Ты наконец-то решил поинтересоваться, кто я? А раньше ты этого не знал, да?

— Ты никогда не рассказывала мне о себе, — выдавил улыбку Каллистратов.

— А ты интересовался? — усмехнулась в ответ Дина. — Ты вообще интересуешься кем-то, кроме своей персоны?

Она вынимала из сумки свертки, пакетики — яркие и красивые, они занимали свои места в холодильнике, а на плите кипел чайник.

— Сейчас поинтересовался, — сказал Каллистратов.

— А я хочу кофе, — пожала плечами Дина. — Я и сама уже не помню, кем я была до встречи с тобой, Влад! Но кем-то я была, точно. Это теперь я никто. Твоя тень. И давай больше не затрагивать эту тему, ладно?

— Почему ты меня не бросаешь?

Он и сам удивился, как эти слова слетели с губ. Тихо, почти неслышно, но Дина услышала.

Вскинув на мгновение свои странные глаза, она ответила:

— Понятия не имею, Каллистратов. Сначала я тебя любила, а потом… Наверное, привыкла. Привыкаешь ведь к любому плену.

Она налила себе кофе и сделала маленький глоток.

— Давай не будем копаться в душе, прошу тебя! Сейчас это похоже на нож хирурга, надо было раньше, наверное! А сейчас…

Она махнула узкой ладошкой и закончила:

— Сейчас и тебя, и меня от полного разрушения спасет только одно…

Она грустно усмехнулась.

— Что? — спросил хрипло Каллистратов, невольно подавшись вперед.

Он жаждал услышать ответ и боялся этого.

— Баньши, — прошептала Дина, странно и неприятно усмехаясь. — Нас с тобой теперь может спасти только Баньши, дружок!

* * *