Я не люблю пятницу - Марек Гот

— Я тоже.

Но заснули мы еще не скоро.

— Штаны и куртку можешь не возвращать, я все равно не знаю, чьи они. Деньги тоже не возвращай. Вот две банки мази. Мне кажется, что они тебе пригодятся. Я очень рада, что хоть что‑то могу для тебя сделать. Но все равно тебе лучше подождать, пока я не вернусь из банка. Это недолго.

— Кира, мне не нужны деньги. Сейчас я пойду в банк и сниму свои сбережения…

— Да сколько там у тебя тех сбережений…

— Почти пять сотен золотом.

— Ого! — Кира была удивлена. — Ни фига себе! Откуда? Юл тебе платит три монеты в неделю. Ты что по ночам грабишь запоздалых прохожих?

— Ну–у… Когда я… кхм… демобилизовался из армии, то первым делом продал все те висячки, которых мне там надавали. Тогда, сразу после войны, на рынке их еще не было, и я взял хорошую цену. Перевел ассигнации в золото и положил в банк. Вот и все.

— Все равно многовато получается.

— Ну, по правде сказать, перед тем, как уйти, я заглянул в полковую бухгалтерию. Нехорошо путешествовать без денег.

Кира с удовольствием засмеялась:

— Вот видишь, я была почти права. Но все равно пять тысяч это чуть больше, чем пять сотен, согласись.

Я обнял и поцеловал ее.

— Я знаю, знаю, малыш. Знаю и здорово это ценю. Но не возьму этих денег. Ты уговорила меня взять триста монет, но пять тысяч я не возьму. И эти триста я перешлю тебе при первой возможности. Просто пока я не знаю, когда такая возможность представится. Там, куда я направляюсь, возможно, не будет почтамта.

— Я ни о чем не спрашиваю…

— А я бы ни о чем и не сказал.

Кира прильнула ко мне и крепко–крепко обхватила руками:

— Если ты еще когда‑нибудь будешь в Фаро… Макс… если ты еще хоть когда‑нибудь попадешь в Фаро…

— Знаешь, Кира, лучше зови меня Питером.

— Питером?

— Это мое настоящее имя. Питер Фламм.

Я начал жалеть о сказанном еще до того, как закончил фразу.

Кира медленно опустила руки. Она не смотрела мне в глаза. Так мы и стояли. Она глядела в землю, а я глядел на ее тяжелые густые медно–рыжие волосы. Первым не выдержал я:

— Скажи хоть что‑нибудь.

Глухо и не поднимая головы, она произнесла:

— Тебя там не было…

И чуть погодя:

— Я бы запомнила. Я их всех помню. Хочу забыть, а вот помню и все…

Я поднял руку. Мне так хотелось погладить ее по волосам, пожалеть, сказать, что.. что.. что… А ЧТО, ЧЕРТ ПОБЕРИ, Я ЕЙ МОГ СКАЗАТЬ?

Я так и не смог опустить свою ладонь. Вместо этого я стал спускаться по ступеням. Удивительно, но нога почти не болела. Мазь, которая стоит в два раза больше моего недельного жалованья, сотворила небольшое чудо.

— Макс!

Я остановился на пятой ступеньке, но оборачиваться не стал. Мне не хотелось встречаться с ней взглядом, а я знал, я точно знал, что сейчас она смотрит на меня.

— Если ты когда‑нибудь будешь в Фаро… если ты еще хоть когда‑нибудь попадешь в Фаро… не приходи сюда.

И я продолжил свой спуск по лестнице. Наверное, все же нужно было оглянуться, но я не смог. Физически не смог. На последней ступеньке я услыхал за спиной приглушенный звук. Может быть это был сдерживаемый кашель. Может — сдерживаемое рыдание.

Я перестал ощущать ее взгляд, только свернув за угол.

Даже не знаю, что далось мне тяжелее — стычка с Крестом или прощание с Кирой. Вру, конечно. Знаю. Но не признаюсь в этом даже себе.

Само собой, меня не могло там быть. Не могло. Десять лет назад я еще был армейским капитаном. Или уже не был? Значит сидел в тюрьме. Это были разведчики. Мог бы догадаться сразу. Мне тоже приходилось так действовать. Очень редко. Очень редко вовсе не потому, что я обладал какими‑то особо высокими моральными качествами. Нет. Я просто очень хотел выжить, и был осторожен. Поэтому мои группы всегда возвращались. Не всегда в полном составе, но всегда возвращались. Мы не были регулярными войсками, которые убивали просто, чтобы ограбить и разжиться парой монет. Мы не были партизанами и не были членами многочисленных шаек, бродивших по просторам Федерации. Те убивали просто так. Мы были другими, хотя и не сильно от них отличались. И, тем не менее, мы тоже засеивали свои тропки трупами людей, которые с нами не воевали и не собирались воевать. Да, мы убивали их, чтобы выжить самим. Но навряд ли это может быть нашим оправданием для Киры. Особенно для Киры.

Меня ТАМ не было.

Но чувствовал я себя так, как будто я там был.

Я вспомнил. Это было шесть лет назад. Или шесть тысяч жизней назад. Мы стояли в вонючей болотной жиже, которая доходила до подбородка, и терпеливо ждали, пока егеря закончат прочесывать островок в наших поисках. Наконец они закончили, но не уходили, а расположились на отдых. А мы стояли. Час, два, десять, сутки… Время исчезло. Оно перестало быть, а егеря все не уходили. Ночью какая‑то болотная тварь подплыла к Ноэлу, который стоял возле меня, и схватила его за ногу. Я увидел, как Ноэл дернулся, и понял, что сейчас он станет кричать. Тогда я зажал ему рот и одним движением перерезал горло. Я знал его целых четыре года. На войне это большой срок.

А егеря все не уходили и мы продолжали стоять. И никто из нас не молился, потому что даже бог не должен был знать, где мы находимся. Мы стояли и ждали, что эта тварь вот–вот вернется за добавкой. И каждый держал в руке нож. И каждый, не сомневаясь ни секунды, воткнул бы этот нож себе или соседу под вздох, чтобы не успел вырваться крик. Но тварь не вернулась, а утром егеря ушли. Хоть нас было в пять раз меньше, но мы бы с легкостью их перебили. Но тогда войска наверняка узнали бы, что мы где‑то здесь, и встреча с богами стала бы только вопросом времени.

И тогда, тем утром, я подумал, что если вдруг эта проклятая война когда‑нибудь закончится и если вдруг я по какому‑то случайному стечению обстоятельств останусь жив, то мне очень, очень долго придется платить по счетам. За каждую жизнь, за каждую капельку крови, за все, что мы здесь наворотили. И платить придется не только за себя, а еще и за многих–многих парней, которые сами уже никогда не смогут заплатить…

— Простите? — пожилая, хорошо одетая женщина смотрела на меня вопросительно и чуть брезгливо. — С вами все хорошо?

Я стоял, вцепившись обеими руками в скамейку. Скамейка находилась в каком‑то парке. Я не понимал, как я сюда попал и где, черт побери, я вообще нахожусь. Костяшки пальцев побелели от напряжения, а левую руку свела судорога. Я еле–еле разлепил пальцы.

— Да… да… спасибо, все хорошо. Извините, если я вас напугал, — я достаточно жалко улыбнулся. — Я только что получил очень печальное известие.